Глава 1
Я навсегда запомнила то погожее осеннее утро, что так сильно изменило всю мою жизнь. В году 1441 от Рождества Христова сентябрь выдался на редкость теплым и сухим. И я говорю «на редкость» не для красного словца, а потому что дождь в наших краях, казалось, начинался ранней весной, а затем шел все лето и всю осень, прекращаясь ненадолго только для того, чтобы немножко отдышаться и снова приступить к своим малоприятным обязанностям с удвоенным энтузиазмом. По крайней мере, так казалось моему еще детскому в то время восприятию мира. Как и положено всем детям, я очень любила солнце и так редко выпадающие на мою долю яркие, теплые деньки.
Но в том сентябре, что мне вспомнился сейчас, все было по-другому. Погода стояла в основном ясная и теплая, и я, наслаждаясь этим нежданным даром природы, много времени проводила на улице, играя на солнце возле реки или же в тени нашего небольшого парка, что начинался сразу же за домом. Мы жили в маленьком фамильном поместье, которое располагалось так далеко от городов и других усадьб, что я не припомню такого случая, когда бы кто-нибудь, случайно проезжая мимо, решился бы внезапно нас посетить. Но это уединение мне нравилось, и я совершенно не испытывала дискомфорта из-за недостатка в разнообразии окружавшего меня общества. Скорее, я даже и не знала о том, что терпела в чем-то недостаток. Мне очень нравился наш дом, который моему детскому тогда еще воображению казался огромным сказочным замком. В основном такое впечатление создавалось из-за того, что он был сложен из серого, обросшего плющом камня и имел башню. Башня эта, как, впрочем, и сам дом, была довольно маленькой, и к тому же в нее никому не разрешалось заходить, так как крыша ее почти полностью обрушилась еще в те стародавние времена, когда мои родители были не старше меня годами. Но своим детским восторженным взором я видела ее совсем иначе. Для меня эта башня отнюдь не была нежилым полуразвалившимся придатком дома, каким считали ее взрослые. Я почитала ее символом чего-то великолепного, чего-то значимого и большого, чего-то такого, что я не могу еще понять, но когда вырасту, то обязательно пойму и прочувствую так, как подобает чувствовать подобные старинные и значимые вещи. Мой дом был для меня Эдемом, моей неприкосновенной райской обителью. Наверное, и правда, в те времена мы жили словно в раю.
Мы были достаточно богаты, чтобы не беспокоиться о своем будущем, и даже носили титул дворянского рода, но душа нашего дома оказалась далека от прочих людей нашего сословия. Из-за отчуждённого положения фамильного поместья мы редко выходили в свет. К тому же, моя мама, ее звали Нора, была очень больна, и частые посещения шумного общества сказывались на ее здоровье самым пренеприятным образом. Мама отличалась особенной чувственной красотой, и была еще довольно молода, когда мой отец умер, но из-за внезапных приступов эпилептической болезни она почти не покидала дома. Только в ясные летние вечера мама иногда позволяла себе выйти во двор и посидеть часок-другой на своей любимой скамейке, стоявшей у самого крыльца в тени яблони. В моих глазах мама всегда была мудрой и рассудительной женщиной, и, возможно, не будь этой злополучной болезни, она вновь вышла бы замуж и обрела заново женское счастье. Но этого не сложилось, и поэтому, ведя затворнический образ жизни, она всю себя отдавала мне. Мама любила меня больше всего на свете, что, впрочем, и не удивительно, ведь я была ее единственным ребенком и всем, что у нее осталось от горячо любимого когда-то супруга.
В тот день, который мне хочется вспомнить, я пошла играть в крестьянскую деревню. Мне нравились крестьяне тем, что они умели ценить жизнь и, зная цену каждой своей минуте, никогда не тратили ее впустую. Я всегда восхищалась их непоколебимой жизнерадостностью и страстной любовью ко всему, что они делают. Среди крестьянских детей у меня были друзья, которые нередко приходили поиграть со мной в нашем парке. Узкие извилистые дорожки его в ту особенную осень были усыпаны сухими красноватыми листьями кленов, которые приятно шуршали под ногами, когда я по ним шла. Этот звук казался мне волшебной музыкой природы. Но тогда я была всего лишь маленькой белокурой девчонкой, не способной высидеть на одном месте ни минуты. Слишком восторженная и слишком мечтательная, я радовалась жизни и ловила каждый ее момент. Мне казалось, что солнце светило, травы росли и цветы распускались только для меня. Я любила весь мир, а мир любил меня! Ничего не могло меня опечалить! Но в этом нет ничего удивительного, ведь мне было тогда всего лишь восемь лет.
Иногда я сама ходила с крестьянскими детьми в их деревню. Мама же была совершенно не против этого, так как ее и меня там все знали и любили. В день, о котором я собираюсь рассказать, деревенские ребята обещали показать мне развалины некоего старинного дома, и я просто умирала от желания их увидеть. Я помню, как крестьянские дети наперебой рассказывали мне о ведьме, жившей в том доме очень много лет назад, тогда, когда не то, что их самих, но и их бабушек еще не было на свете. Они говорили, что старая ведьма, что жила там, была страшно злой и часто напускала на близлежащие поселения неурожаи, грозы и даже чуму. Рассказывали также, что призрак ее и по сей день обитает на тех развалинах, а того, кто увидит его, ждут большие неприятности и, возможно, даже смерть. Я с невольным трепетом слушала их рассказы, боясь и одновременно мечтая увидеть эту старую ведьму или хотя бы ее наводящий ужас призрак.
Чтобы попасть к развалинам, нам требовалось пройти через всю деревню, где занятые домашними делами старушки добродушно ворчали на нас за громкий смех и крики, с которыми мы пробегали мимо их домов. Когда мы вышли за пределы деревни, перед нами открылось поле, которое летом было засеяно пшеницей. Теперь же, когда колосья были собраны в стога, ничего не замедляло наш путь к лесу и заветным развалинам, что доживали свой век на его опушке. Возле пшеничных стогов, которые то тут, то там попадались на нашем пути, суетились крестьяне, перекладывающие пшеницу из стогов в телеги и желавшие, видимо, очистить поле до того, как в наши края снова вернутся дожди. Время от времени кто-нибудь из них окликал сопровождавших меня детей, напоминая им о том, что вернуться домой следует до наступления темноты.
С замиранием сердца я подходила к тому, что осталось от жилища старой ведьмы. Дом этот стоял там, где заканчивалось поле, у самой опушки леса, и поэтому даже больше, чем появления призрака, я страшилась того, что на развалинах может скрываться какой-нибудь опасный лесной зверь. Деревенские мальчишки, не раз самостоятельно ходившие в лес, искренне посмеялись над этим моим страхом и, подавая мне пример, первые полезли на развалины.
Заветный дом, оказавшийся обычной грудой прогнивших бревен, глины и грязи, не произвел на меня совсем никакого впечатления. Мы излазили его вдоль и поперек, но не нашли ничего хоть сколько-нибудь заинтересовавшего бы меня. Если здесь и было что-то, что способно было меня заинтриговать, то это что-то растащили отсюда еще за много лет до моего рождения. Здесь не обнаружилось ни скелета ведьмы, ни следов призрака, ни даже какого-нибудь обезумевшего от голода дикого зверя. Наконец, ободрав все колени и локти об то, что осталось от жилища старой ведьмы, мы собрались возвращаться в деревню.
Я не могу точно припомнить, как это случилось. Кажется, мое платье, которое было изрядно уже перепачкано грязью и останками гнилых деревяшек, в тот момент, когда я пыталась выбраться из развалин, зацепилось подолом за какую-то торчащую доску. Я потеряла равновесие и упала, скатившись вниз и ударившись обо что-то спиной, а затем головой. Позже мне сказали, что я потеряла сознание, но я четко помню страшную боль в спине, словно что-то, выламывая тонкие детские ребра, впилось в мое тело. Мне было больно пошевелиться и показалось, что мир вокруг потемнел. Секунду назад светило яркое солнце, но потом вдруг словно темная безлунная ночь захватила то место, где я лежала. Нечетко, но я видела силуэт развалин, с которых только что упала. В этой внезапной, пугающей меня темноте они были окутаны неким подобием сероватого тумана, который шевелился, двигался и словно бы дышал. Он медленно сгущался прямо впереди меня, изменяя форму и все больше становясь похожим на силуэт человека. Постепенно очертания его становились все более четкими, а детали облика все более ясными, и я к изумлению своему увидела перед собой силуэт мужчины в одежде, которая показалась мне очень старомодной. Лица его я не могла разглядеть, сколько не пыталась. Оно словно смазывалось и растекалось. Призрачный человек как будто не замечал меня, но будто бы указывая на что-то какому-то незримому для меня собеседнику, он вытянул руку в сторону леса. Так он простоял несколько мгновений, а затем туман стал рассеиваться, растворяясь в темноте так же медленно, как до этого принимал форму. Вместе с туманом во тьму погружалось и мое сознание.
Глава 2
Когда я пришла в себя, было светло. Темнота, окутывавшая меня прежде, куда-то исчезла, и мне оставалось только гадать над тем, сколько же времени прошло с того момента, как я увидела призрака. Да и призрак ли это был? Странное видение, галлюцинация, не более. Мне было страшно вспоминать о нем, но сам образ этого туманного силуэта не желал покидать моего разгоряченного воображения.
Стараясь отвлечься от тревожных мыслей, я попробовала сконцентрироваться на том, что вижу перед собой. А видела я низкий потолок, сделанный из потемневших неструганных досок. Прежде мне никогда не приходилось видеть потолок так близко от себя. Я ощущала, что лежу на чем-то твердом, ровном и, скорее всего, тоже деревянном, так как лопатки мои ощущали характерные тонкие полосы, которые часто встречаются между наскоро сколоченными вместе досками. Я хорошо помнила о том, как упала с развалин, и о том, как больно мне было после этого, но сейчас я с удивлением осознавала, что ощущения боли больше нет. Я словно проснулась от долгого крепкого сна и была полна сил.
Осторожно приподнявшись на локтях и осмотревшись, я обнаружила себя в крестьянской избушке. До этого момента мне никогда не доводилось находиться внутри деревенских домов, но снаружи они всегда казались мне очень маленькими и как будто бы игрушечными. Внутри сей незнакомый мне дом тоже оказался маленьким. Раньше я, привыкшая к просторам своего поместья, наивно полагала, что внутри крестьянские дома все же окажутся немного больше, чем это представляется снаружи, и поэтому теперь этот домик показался моему скептическому детскому взгляду каким-то слишком уж маленьким. Здесь была всего одна комната, которая вмещала в себя и кухню, и столовую, и спальню и даже гостиную, если это можно было бы так назвать. Почти в центре комнаты находился очаг, рядом с ним размещалась кое-какая деревянная, железная и глиняная утварь, дальше у стены находилась широкая скамья, чуть поодаль ‒ большой сундук с крупными железными петлями, а рядом с ним был сундучок поменьше, с петлями, соответственно, тоже меньшего размера. Я лежала на единственном здесь столе, предназначенном, как видно, и для готовки еды, и для ее приема. Стол одной своей стороной был приставлен к стене, где находилось маленькое, зарытое ставнями и завешенное светлой занавеской окно. На деревянных стенах в строгом порядке были развешены пучки сухих трав, разнообразные незнакомые мне коренья, а также сушеные овощи и лесные ягоды. На полу лежали небольшие прямоугольные коврики, сплетенные из лоскутков разноцветной ткани. Все в этом доме было аккуратно прибрано, а сама атмосфера здесь сквозила незнакомым мне прежде ощущением скромного уюта чистоты. Это чувство мне очень понравилось.
Оглядываясь по сторонам, я почти не заметила, как села. На шорох моих движений из той части комнаты, что скрывалась от моего взгляда очагом, вышла старушка, которая, почему-то, показалась мне такой же маленькой, как и весь этот дом. При этом она сама, равно как и все в ее жилище, была опрятна, чиста и уютна. Одежда ее была очень проста, седые волосы аккуратно собраны на затылке, а поверх них был повязан платок. Даже сейчас я помню, что он был темно-зеленым, как листья маминой любимой яблони в разгар лета.
– Ну здравствуй, – сказала старушка, добродушно улыбнувшись. – Долго же ты спала.
Она задорно подмигнула мне и подошла поближе. От нее пахло сухими травами и дымом, но мне это понравилось. Она и сама мне понравилась, хоть я и не смогла бы точно определить, чем именно. Не говоря старушке ни слова, я снова осторожно окинула взглядом ее дом. Все здесь казалось мне новым, необычным и поразительно интересным. Все время, что я разглядывала незнакомую обстановку, старушка внимательно изучала меня, при этом ее глаза то расширялись, то снова лукаво прищуривались. Она осторожно потрогала мой лоб, поправила растрепавшиеся волосы на моей голове и, наконец, спросила:
– Хочешь молока?
Этот вопрос был задан так просто и так свободно, что я невольно удивилась. Обычно крестьяне, несмотря на мой малый возраст, обращались ко мне более скованно, стараясь соблюдать должный этикет и уважение. Старушка же, казалось, не ощущала никакого различия между собой и мной и обращалась ко мне так же, как обратилась бы к любому деревенскому ребенку. Я не сердилась на нее за это. Как раз напротив, благодаря этой ее простоте старушка понравилась мне еще больше. Я подумала о том, что, возможно, она просто не знает, кто я такая, но потом посмотрела на свое платье, которое даже будучи перепачканным и порванным все же никоим образом не походило на наряды деревенских детей.
– Так будешь молочко-то? – снова спросила старушка.
Она лукаво улыбалась, словно догадываясь о тех мыслях, что роились в моей голове.
– Да, – мой голос показался мне странно хриплым.
Я прокашлялась. Старушка помогла мне слезть со стола и посадила на низенький табурет, который стоял рядом. Затем она принесла глиняный кувшин, завязанный сверху белым полотенцем, налила в простую глиняную кружку молоко и подала мне. Потом она налила молоко и себе и села на второй табурет, что стоял напротив меня с другой стороны стола. Я отпила молоко. Не знаю, может быть, я слишком уж впечатлительная, но и сейчас я помню его вкус. Вкус свежести.
– Как вас зовут? – спросила я у старушки.
– Можешь называть меня бабушка Марселла, – ответила она и снова улыбнулась.
Ее улыбка показалась мне очень милой, но совершенно не свойственной людям ее возраста, потому что, когда она улыбалась, создавалось ощущение будто бы внутри этой старой сморщенной женщины все еще жила та маленькая девочка, коей она была когда-то очень и очень давно.
– Сколько я спала? – снова спросила я.
– Несколько часов, – ответила бабушка Марселла. – Солнце уже садится, а твои друзья все еще ждут тебя во дворе, чтобы проводить домой.
– Они здесь? – от радости я соскочила с табурета, намереваясь сразу же выскочить на улицу, чтобы увидеть своих друзей.
Бабушка Марселла снова улыбнулась своей детской улыбкой, но предостерегла меня.
– Не торопись шибко, а то опять упадешь.
Когда я, взбудораженная неожиданным приключением, выбежала во двор, крестьянские дети, ожидавшие там, радостно завизжали и кинулись ко мне. Они, перебивая друг друга, принялись рассказывать мне о том, как я упала с развалин и потеряла сознание, а также о том, как они увидели огромную лужу крови, вытекавшую из-под моей спины, и ужасно испугались того, что я умерла. Они хотели уже бежать за помощью в деревню, когда вдруг, словно из ниоткуда, появилась бабушка Марселла. Оказалось, что она жила на опушке леса, совсем рядом с теми развалинами, где мы искали следы призрака старой ведьмы. Крестьянские дети вместе со старушкой принесли меня в ее домик, но она приказала им всем ждать снаружи, а сама же скрылась внутри вместе со мной и некоторое время не выходила. Потом она все-таки вышла, вынесла им парного молока и сказала, что со мной все будет хорошо, что я уже сплю и что им придется подождать до того момента, пока я сама не проснусь.
– А вы действительно колдунья? – едва сдерживая свой восторг, спросил один из крестьянских мальчишек, когда бабушка Марселла вышла вслед за мной во двор.
Она вынесла еще один кувшин с молоком и отдала его детям, которые с удовольствием, отпивая по чуть-чуть, стали передавать его друг другу.
– Почему ты так решил? – лукаво улыбаясь, спросила она у задавшего ей вопрос мальчишки.
– Ну.., – протянул он, не зная, как лучше ответить, чтобы не обидеть ее и не нарваться случайно на превращение в какую-нибудь жабу.
Ему на выручку пришла деревенская девчонка, его двоюродная сестра, которая была на пару лет старше и, соответственно, сообразительнее всех остальных детей, толпившихся во дворе бабушки Марселлы.
– Потому что вы живете одна на опушке леса, – сказала она, принимая вид знатока. – Потому что вы появились так внезапно, когда Марьюшка упала. И еще потому что мы думали, что Марьюшка умерла, а вы ее исцелили, и теперь она жива, как и прежде.
– И еще потому что, – добавил, осмелев после слов сестры, крестьянский мальчишка, который первым задал этот вопрос старушке. – Потому что мы прислушивались у окна, когда вы с Марьюшкой были внутри, и слышали, как вы что-то шептали возле нее.
Слушая рассуждения детей, бабушка Марселла лишь загадочно улыбалась. Она могла бы легко опровергнуть каждый из доводов этих ребят, но не хотела этого делать. Много позже я узнала, что причиной этому была искренняя ее любовь к детскому воображению. Именно эту детскую способность: благодаря своей всеобъемлющей фантазии видеть намного больше того, что способен разглядеть взрослый, бабушка Марселла ценила больше всего на свете. Она пронесла ее в себе сквозь долгие года своей жизни и старалась питать ее во мне все последующие годы нашего знакомства.
– А что вы делали возле тех развалин? – спросила она после того, как дети, выжидая ее ответа, немного умолкли.
– Мы ходили посмотреть разрушенный дом старой ведьмы, – ответил кто-то из детей.
При этом каждый из нас почувствовал какую-то странную неловкость и смущение, словно мы, сами того не желая, оскорбили старушку. Но бабушка Марселла как будто и не заметила нашего смущения.
– Ведьмы? – удивленно переспросила она.
– Да, – чуть более уверено добавила старшая девочка. – Взрослые ребята говорили, что давным-давно там жила ведьма.
Тут бабушка Марселла засмеялась, и ее смех напомнил мне перезвон тысячи маленьких колокольчиков.
– Много они знают, твои ребята! – воскликнула она, все еще смеясь. – Вот фантазеры!
– Так там не жила ведьма? – удивилась я.
– Конечно, нет! – бабушка Марселла легким движением руки смахнула слезинки, выступившие от смеха у нее на глазах. – Много лет назад, когда я была заметно моложе, чем сейчас, там жил старый лесничий. Потом он умер, но ничего сверхъестественного в его смерти не было. Он был уж старик, и умер так, как и полагает умирать всем старикам. Как только это случилось, в деревне выбрали нового лесничего, который имел семью и не захотел переезжать в отдаленный дом. Новый лесничий остался жить в деревне, а дом старого лесничего так и остался пустым и никому не нужным. А когда человек покидает этот мир, то и дом его умирает вслед за ним. Вот и вся история.
Глядя на старушку, я подумала о том, что у нее удивительные глаза. Они были прекрасны, приветливы и удивительно молоды, а еще они словно светились изнутри ярко-синим лучистым светом. Я не знаю, как это произошло, но в тот день бабушка Марселла как-то сразу покорила мою душу и привязала меня к себе.
– А вы настоящая… – спохватившись, я оборвала себя на полуслове.
– Ведьма? Ты это хотела сказать? – бабушка Марселла все еще улыбалась, загадочно глядя на меня.
Я смутилась и не смогла ничего ответить. Лицо мое раскраснелось от стыда, но старушка, видя мое смущение, сказала, слегка наклонившись ко мне и пристально вглядевшись в мое лицо:
– А что бы ты хотела услышать в ответ на свой вопрос?
Сгорая от стыда, я пожала плечами и опустила взгляд на землю, что была под ногами у старушки. Действительно, а что я хотела бы услышать? Что она – настоящая ведьма? Но я никогда не желала иметь знакомства с ведьмами. Меня учили страшиться их, а бояться бабушку Марселлу мне совсем не хотелось. Скорее, мне хотелось с ней дружить. В то же время, если бы старушка сказала, что она – всего лишь обычная крестьянка, я бы тоже расстроилась, ибо мое детское воображение уже вознесло ее на пьедестал всего самого необычного из того, что довелось мне увидеть за всю свою недолгую жизнь. Видя мою искреннюю растерянность, старушка не стала меня больше мучить и сказала, обращаясь не только ко мне, но и ко всем детям, что собрались у нее во дворе:
– Некоторые не очень разбирающиеся в таких делах взрослые, и правда, называют таких, как я, ведьмами. Но мне не нравится это слово, потому что оно грубое и злое. Нет, я не ведьма. Ведьмы убивают и проклинают, а я же лечу и спасаю жизни. Это совершенно другое. Я – целительница, а не ведьма. Вот ты, – она указала на меня. – Ты когда-нибудь видела новорожденного ребенка?
Я расстроено покачала головой. В тот момент мне было так стыдно за свои нелепые вопросы, что я боялась даже говорить.
– Человек, который хоть раз в жизни принимал роды или видел новорожденного, не сможет проклясть или убить никого. Ни животного, ни человека.
– Почему? – осторожно спросила я.
– Потому что все мы желаем жить, – старушка улыбнулась, желая подбодрить меня. – И это желание пылает в нас столь сильным огнем, что невозможно найти в себе силы погасить его. С возрастом, конечно, мы учимся скрывать этот огонь и даже гасить его внутри себя. Именно поэтому я и заговорила с вами о новорожденных, так как у них этот огонь особенно силен. У них он настоящий. Никогда не забывайте про этот огонь. Дайте ему волю, и он изменит всю вашу жизнь.
Сказав последние слова, она легонько ткнула меня в грудь и внимательно, будто сомневаясь в том, поняла ли я ее, посмотрела в мои глаза. Мне показалось, что она читает мои мысли, но я и сама толком не знала, о чем думаю. Мне было и страшно, и любопытно, и еще стыдно от того, что мне было и страшно, и любопытно. Деревенские ребята, кажется, тоже разделяли мои чувства, так как все они притихли и замерли, слушая слова старушки. Каждый из них думал о своем, чувствуя внутри себя безудержный детский огонь стремления к жизни.
Глава 3
С тех пор я часто навещала бабушку Марселлу. Временами деревенские ребята приходили вместе со мной, но чаще я заглядывала к ней одна, так как моим крестьянским друзьям родители строго запрещали разговаривать с женщиной, которую все в деревне называли ведьмой. Моя мама тоже не находила особой радости в нашем знакомстве, но я, будучи единственным и горячо любимым ребенком, смогла внушить ей то, что в моем общении с этой старушкой нет и не может быть ничего плохого. К тому же весть о том, что бабушка Марселла по-настоящему спасла мне жизнь, заметно смягчила маму и улучшила ее мнение о ней.
Мне очень нравилось общаться с бабушкой Марселлой. Я любила слушать истории о ее молодости и о тех временах, когда ее самой еще не было на этом свете. Необразованная, в том смысле этого слова, в котором меня с раннего детства учили его понимать, она знала бессчетное множество легенд и сказаний. Иногда мне даже казалось, что бабушка Марселла знает ответы на любые вопросы, какие только могли бы возникнуть в моей голове. Как-то я сказала ей о том, что считаю ее самой умной женщиной из всех тех, кого я знаю, но старушка на мое замечание засмеялась своим искристым смехом и сказала, что она совсем не умна, и многое знает не оттого, что ученая, а потому что пожила много и видела всякое. Тогда, будучи еще совсем ребенком, я не вполне поняла то, что она имела в виду, и решила, что старушка просто ко всем прочим своим заслугам еще и обладает невероятной скромностью.
Помню, что в первый раз, приходя к ней в одиночестве, я испытывала неописуемый страх при мысли о том, что мне нужно будет подойти одной так близко к лесу. Мне казалось невероятно жутким жить в одиночку столь близко к диким лесным животным, и я, конечно же, сказала об этом бабушке Марселле, но в ответ она сначала снова засмеялась, а потом, вдруг неожиданно посерьезнев, сказала с какой-то непонятной для меня глубокой душевной скорбью:
– Люди бывают куда как пострашнее зверей.
Отчего-то эти слова врезались в мою память, хотя и помню, что в тот момент, я готова была с ней не согласиться. Люди, что окружали меня в детстве, всегда были очень добры, в то время как от диких животных, как мне казалось, можно было ожидать, чего угодно.
Узнав про этот лесной страх, бабушка Марселла решила помочь мне с ним справиться, и поэтому стала водить меня в лес, учила говорить с ним и слышать его песню. Она показала мне тайные тропы, проходящие через самые глухие чащи, и маленькие, никому неизвестные озера, окруженные плотными кольцами труднопроходимых зарослей. Никогда не забуду эти волшебные часы, проведенные наедине со старушкой глубоко в лесной чаще. Благодаря бабушке Марселле, я очень быстро перестала бояться леса и животных, которые обитали в нем. Удивительно, что и они совсем не боялись меня и никогда не пытались выражать агрессию. Многие из них смело подходили к бабушке Марселле и брали еду из ее рук. Вскоре и я смогла подкармливать оленей и даже гладить шустрых кроликов, в обилии обитавших в нашем лесу. Тогда же я узнала, что старушка лечила не только людей, но и животных, если в том была необходимость.
Помню, как я впервые увидела раненного зверька. Мы нашли его случайно, когда бродили по лесу в поисках грибов, которые можно было бы засушить на зиму. Сначала мы услышали протяжный, словно зовущий на помощь писк, а потом увидели и само животное. Это был маленький, испуганный бельчонок, что повредил заднюю лапку, выпав из дупла высокого дуба, под которым теперь лежал. Бабушка Марселла подняла его и приласкала, а он сжался в комочек и весь дрожал от боли и страха перед нами. Мое сердце трепетало от жалости к этому крохотному созданию.
– Надо бы забрать его домой, – сказала старушка, внимательно осмотрев лапку бельчонка.
Мы поспешили вернуться в избушку бабушки Марселлы, где она положила бельчонка на стол и, приказав мне приглядывать за ним, принялась суетиться, разводя огонь в очаге и доставая из маленького сундучка какие-то травы и снадобья. Я с любопытством наблюдала за тем, с какой тщательностью она перебирает разные склянки и коробочки в поисках того, что могло бы пригодиться ей для лечения несчастного бельчонка. Несмотря на свой преклонный возраст, старушка двигалась очень быстро, ловко и без малейшей тени усталости, словно бы какая-то мощная живительная сила питала ее изнутри. Бельчонок тоже притих и свернулся в клубочек, исподтишка наблюдая за нами. Бабушка Марселла, вскоре закончив все приготовления, вернулась к столу. Осторожно взяв в руки бельчонка, она еще раз ощупала и осмотрела его ножку. Бельчонок при этом пронзительно запищал не то от боли, не то от испуга.
– Ну-ну, чего ты? – сказала ему старушка. – Не так уж и больно-то пади. И похуже видывали. На-ка, золотушечка, подержи-ка его.
Бабушка Марселла передала мне бельчонка и показала, как его нужно держать, чтобы не причинить боли. Сама же она осторожно промыла теплой водой ранку на его ножке, обработала ее какой-то неизвестной мне мазью и аккуратно перевязала обрывком тонкого голубоватого платочка. Потом старушка набрала в маленькую ложечку несколько капель травяного отвара и дала его выпить бельчонку.
– Ну вот, – сказала она, отодвигая в сторону склянку с отваром. – Скоро совсем поправишься.
Из остатков платочка и старых тряпок мы сделали бельчонку кроватку, где он, удобно обосновавшись, быстро заснул. Он прожил у бабушки Марселлы около месяца, а затем, достаточно оправившись и окрепнув, отправился покорять лесные просторы. Помню, мне было очень жалко отпускать его, но старушка сказала, что на воле ему будет намного лучше, и мне пришлось согласиться.
Часто, гуляя по лесу или выходя в поле, мы собирали травы, обладавшие по словам бабушки Марселлы целебными свойствами. Старушка учила меня различать их, правильно сушить и делать из них отвары и настои, снимающие боли в тех или иных частях тела. Некоторые травы она выращивала в своем саду, который одной стороной примыкал к дальней стене ее дома, а другой почти уходил в лес. Садик этот казался мне очень маленьким, но, несмотря на это, в нем можно было найти так много всего. Овощи, цветы и целебные травы росли там в дружном соседстве и строгом порядке, и я всегда поражалась удивительной ухоженности этого сада. Там не было ни единой сорной травы, а мелко взрыхленные грядки казались мне настолько ровными и аккуратными, что я невольно задумывалась над тем, сколько же времени уходило у бабушки Марселлы на их создание. Я заметила, что работа в саду нисколько не утомляла старушку. Как раз напротив, она говорила, что физический труд питает ее силы и дает ей долголетие.
Помню, как однажды, собирая в поле целебные травы, я увидела цветок. Конечно же, в своей жизни я видела много цветов, но этот, почему-то, особенно привлек мое внимание. Сквозь сочные зеленые оттенки летних трав на меня глядели ярко-голубые, словно весеннее небо, цветы. Они были такими маленькими и такими нежными, что казалось невозможным отвести от них глаз. И их было так много вокруг! Я нагнулась, чтобы сорвать один из них, но вместо этого лишь порезала руку о его стебель. Сколь нежен был цветок, столь прочен, тверд и даже груб оказался его стебелек.
– Все в нашей жизни вот так, – услышала я за своей спиной голос старушки.
Как и всегда бабушка Марселла подошла ко мне совершенно неслышно. Она держала в руках большую охапку трав и смотрела на меня своими лучистыми голубыми глазами, такими же яркими, как и цветок, который я только что пыталась сорвать.
– Что ты имеешь в виду? – спросила я у нее.
– Я видела, как ты удивилась твердости стебелька, – бабушка Марселла всегда поучала меня шелковым ласкающим голосом. – Увидев маленький хрупкий цветочек, мы часто хотим его сорвать. Не со зла, а просто так, потому что он нам нравится. Многие цветы поддаются нашей силе, и лишь некоторые способны сопротивляться.
Старушка многозначительно указала на тонкий кровоточащий порез, оставленный на моей ладони прочным стеблем голубого цветка.
– Ты хочешь сказать, что внешность бывает обманчива? – спросила я, стараясь не то, чтобы понять, но больше осознать то, что желала донести до меня старушка.
– И это тоже, – она подошла ближе, пригладила своей огрубевшей от тяжелого труда рукой мои растрепавшиеся волосы, а затем пояснила: – Я хотела сказать, что нежным, хрупким цветком может оказаться не только растение. Ты тоже – самый настоящий цветок. Ты живая и нежная, а люди злы. Многие из них могут захотеть сломать или даже раздавить тебя, и я хочу лишь одного, чтобы за твоей трогательной цветущей оболочкой всегда скрывался прочный несгибаемый стебель.
Сказав это, бабушка Марселла ласково и как будто с грустью потрепала меня по щеке, а я со всем жаром, присущим тому юному возрасту, в котором я тогда находилась, пообещала ей вырастить внутри себя стебель не менее прочный, чем тот, что оставил порез на моей ладони. Услышав мои бурные уверения на этот счет, старушка только улыбнулась, а затем сорвала неподалёку маленький листочек подорожника, размяла его в руках и приложила получившуюся кашицу к кровоточащему порезу на моей ладони. Я сморщилась, почувствовав, как выделяющийся из растения сок стал неприятно щипать ранку. Старушка же накрыла своей ладонью мою пораненную руку и, низко наклонившись над ней, прочитала молитву.
– Скоро заживет, – ласково сказала она, отпуская мою ладонь.
Рассказывая о своем искусстве врачевания, старушка всегда говорила о Боге и его величии. Несмотря на всеобщее мнение, она утверждала, что лечит людей не сама, и что она лишь неплохой инструмент в умелых руках Господних. Бабушка Марселла искренне считала, что именно Бог дал ей способность исцелять больных, и поэтому каждый раз, когда она пыталась кого-нибудь вылечить или даже спасти, она читала молитвы. В такие моменты Бог слышал ее просьбу, направлял свой взор на нее и ее руками сам лечил страждущего. Он направлял каждое ее движение и определял каждый ее поступок.
Бабушка Марселла считала, что исцелять людей несложно, и что каждый мог бы это делать, если бы научился ощущать Бога рядом с собой. Старушка учила и меня слышать глас Бога, чувствовать его присутствие и понимать его желания. Я со своей стороны старательно впитывала все предлагаемые мне знания, но до конца не могла осознать, как же это возможно «слышать Бога внутри себя». Это было выше моего понимания. Я ждала того, что буду в действительности слышать чей-то голос в своей голове, но не ощущала ничего подобного, и, конечно же, расстраивалась этим неудачам. Бабушка Марселла же, стремясь успокоить и воодушевить меня, говорила в такие моменты, что Бог на то и велик, что открывается не всякому и не сразу. Милость его сначала надо заслужить, говорила она. Старушка считала, что Бог открывается только тем, кто искренне верит в него и не боится принять его в себе. Бог дарует многие способности, но он сам решает, когда человек будет готов принять их.
– У Бога свой план на каждого из нас, – говорила старушка. – Не торопи его и не отчаивайся, просто верь, что когда-нибудь он впустит тебя в свои объятия и подскажет тебе то, что ты должна делать и знать. Если мы прилепимся душою своею к Богу, то никакой ангел не будет могущественней нашего духа. Ведь, если добродетель – сила, то дух, прилепившийся к Богу, возвышеннее, чем весь мир .
Только спустя год после знакомства с бабушкой Марселлой я смогла, наконец, почувствовать присутствие Бога рядом с собой. И, конечно же, это не было ни голосом в голове, ни шорохами в комнате, ни внезапным прикосновением чего-то страшного и потустороннего. Это было нечто совершенно другое.
В то утро я проснулась на самом рассвете, и, несмотря на столь ранний час, ощутила себя выспавшейся и полной сил. Отчего-то мне страстно захотелось прогуляться в нашем парке. Стояло позднее лето, и последние дни погода радовала нас приятным теплом. В час моего пробуждения солнце еще только поднимало свои яркие лучи над горизонтом, но было уже не очень темно, и я могла позволить себе выйти из дома и немного побродить по саду. В воздухе в это время царила приятная прохлада, и меня отчего-то переполняло чувство необъяснимого волшебства. Мне казалось, что я сплю и вижу сон, но это было не так. Любуясь мерцанием лучей восходящего солнца на ветках плодовых деревьев, я и не заметила, как подошла к кусту роз, что рос в глубине сада. Эти розы нам прислала мамина сестра еще два года назад, и все это время куст, не признавая нового места, не выпускал ни одного бутона, но сегодня впервые за два года он зацвел. И этот темно-зеленый куст, усыпанный крупными ярко-малиновыми цветами, показался мне восхитительным видением. Особенно мое внимание захватил один бутон, который только еще собирался зацвести и обещал стать прекраснейшим из всех цветков, что были у нас в саду. Невообразимо сильно мне захотелось сорвать его, чтобы поставить в вазу у себя в комнате, и каждый раз, находясь там, любоваться этой красотой. Я уже поднесла к нему руку, готовясь сломать покрытую мелкими иголками веточку, когда легким, прохладным и едва ощутимым прикосновением чья-то незримая рука отвела мою ладонь в сторону от цветка. Я тут же поняла, что произошло, и замерла от неожиданности, трепета и счастья охвативших мое сознание в этот момент. Бабушка Марселла часто описывала мне прикосновения Бога, и теперь я без сомнений могла сказать, что это был Он. И хоть это меня и напугало, но чувство признательности за то, что мне не разрешили погубить этот прекрасный цветок, а дали взамен куда большее и куда более важное – особое знание, превысило испуг. В тот же день я навестила бабушку Марселлу и рассказала ей о том, что произошло. Выслушав мой рассказ, старушка крепко обняла меня, но ничего не сказала. Впрочем, этого и не требовалось – я все поняла по ее горящим глазам и нежной улыбке. Она была счастлива.
После этого случая старушка с еще большей радостью стала учить меня всему, что знала. Теперь она не просто видела во мне любознательного ребенка, но ощущала меня своей помощницей, а возможно даже и своей преемницей. Словно желая успеть как можно больше, она передавала мне знания каждую минуту, что была рядом. Я же жадно впитывала в себя все, что отдавала старушка, но и этого мне было мало. Я хотела узнавать все больше и больше, и бабушка Марселла испытывала искреннюю радость, видя у меня такое рвение.
Единственное, чему она не желала обучать меня, было предсказание будущего. Я знала, что она умеет это делать, но сколько бы раз не просила ее обучить меня этому или хотя бы просто, интереса ради, погадать мне на будущее, она не соглашалась, ссылаясь на то, что время мое для этого еще не пришло. Я ее не виню за это. Тогда я была совсем еще ребенком и не сумела бы сохранить секреты, которые могли бы мне открыться в предсказании.
Очень быстро мама узнала про то, что старушка обучает меня своим тайным знаниям, и, конечно же, ей это не понравилось. Как и все в деревне, она считала бабушку Марселлу ведьмой. Впрочем, к этому времени мама противостоять нашей дружбе уже не могла. Это была моя судьба, и это было мне записано Богом.
Конец ознакомительного фрагмента. С полной версией романа вы можете ознакомиться на https://www.litres.ru/arabel-moro/poslednee-nakazanie/ |
