В войну
6 глава
В это самое время, в родной деревне старшины Васильева уже был поздний вечер. Только Ульяна с Майей, как всегда последними в избе, погасив керосиновую лампу, легли спать, как кто-то с улицы тихонько постучал в окошко.
– Что за дела, – подскочила хозяйка. – Кого там нелёгкая принесла в такую непогоду? – накинув тёплый платок на плечи подалась к двери. – Кто там?
– Я это, Егорыч, отворяй Уличка, дело у меня срочное.
– Что стряслось? – откинув крючок и пропуская соседского старика в дом, спросила встревоженная женщина.
– Беги скорее до Песни, кажись схватки начались, меня за тобой твоя свекруха откомандировала, она ужо там. Велела торопиться, что-то не заладилось у них. Скоренько, Трофимовна, я тебя провожу, метель на улице страшенная.
– Боже сохрани, я мигом, Егорыч. – одевшись, она велела Майе закрыть за ней дверь. – Там останусь, заночую, не ждите. Перед дойкой загляну, если получится. Всё, пойдём Кузьма Егорович.
На улице и впрямь был лютый холод, ветер валил с ног. Им приходилось двигаться, держась за попутные заборы и стены домишек. Едва они зашли в сени Тонькиной избёнки и принялись стряхивать с себя и друг с друга снег, как из-за двери донеслись крики роженицы и причитания её дочерей. Ульяна, скинув на ходу фуфайку на руки Егорыча, буквально ворвалась в натопленное помещение.
– Как Вы? – спросила она у свекрови, первой в деревне повитухи, старенькой, но ещё бодрой бабушки, почти девяносто лет от роду.
– Сонька, – не здороваясь велела Евдокия Ивановна, – слей-ка ей горячей водицы на руки, а сама ступай к детям, угомони сестрёнок, вишь у Егорыча ничего не выходит с вашим бабьим сообществом. –Из-за шторки слышались безуспешные попытки старика успокоить ревущих девчонок.
Вытирая руки, Ульяна подошла к лежащей подруге.
– Здравствуй, красавица, вот и дождалась ты часа своего. Всё будет хорошо, потерпи немножечко.
– Малец ножками метит, подключайся, каждая минута на счету, – оборвала их приветствие повитуха. – Позже лобзаться станете. Ну, приступим, помолясь. Примерно через полчаса, притихшие было девичьи причитания, перебил звонкий крик родившегося мальчонки. Ульяна запеленав его, подложила к матери.
– И впрямь мальчик, верно сердце тебе подсказывало, Тонечка. Да голосистый какой, ещё мамку перепоёт со временем, смотри красивенький, вылитый Григорий. После этих слов у приобнявшей было сына Антонины, вновь прыснули слёзы.
– Ладно, ладно, успокаивайся подруга. Смотри радость у нас какая, прекращай давай.
– Можно что ли на казачка глянуть, хошь одним глазком? – из-за занавески попросил негромко Егорыч, – знатно заливается, прям соловьём. Подрастёт, в оперу его пристройте, в большой цене будет певун.
– Слышал бы ты, Кузьма, себя, когда рождался, в каком это году-то было, в девяносто шестом?
– Почти. В девяносто пятом, мы ж с твоим Анисимом одногодки, запамятовала?
– И то верно, мой ещё мал был, когда ты белый свет своим появлением решил осчастливить, помню. Так вот и заливался ж ты, мама не горюй, перепугал Авдотью, мать-то первый раз тоды рожала. Не знали, кого успокаивать. Звонили вы оба как потерпевшие, в два горла, на всю старую Кобелёвку. Люди думали беда какая стряслась, народ на пожар скликают. Сенокос встал, все за вёдра похватались. Листья с деревьев над прудом посыпались.
– Да будя вам выдумывать, – покраснел Егорыч, – Дело житейское.
– Стала бы я сочинять, говорю же, чистые сирены. Смеху было, да почти полвека минуло, а всё как вчера, – вытирая руки полотенцем, улыбалась сутулая от времени бабушка. – Однако ж, чтой-то не вышло из тебя певуна, а, полустарый, что лыбишься?
-А може я сам не схотел, – просунув голову сквозь тряпицу, делившую на двое комнату, защищался Егорыч. – Да и время тоды какое было: то война, то революция, до того ли. А потом контузило, ногу вона покорёжило, особо со сцены и не попоёшь. Кому охота на такую красоту аплодировать. Не получилось, в общем, – подмигнул он счастливой, что всё уже позади, Песне.
– А тебе прям аплодисменты нужны, сцена, смотри какой важный. А за столом в компании для души не можешь? – спросила повитуха.
– Очень надо за спасибо живёшь горло калечить, связки надрывать дураков нет.
– Вот так вот, Тонь, – поддержала разговор Ульяна, – А мы с тобой, выходит, дуры последние, на каждом празднике надрываемся. Хлопают, конечно, но это разве масштаб? Да, Егорыч? Он с такой аудиторией и связываться бы не стал, чего мараться. Тем более даром, что с деревенских возьмёшь?
Все, включая самого зачинщика, рассмеялись.
– Так Вы что же, и Егорыча нашего принимали, Евдокия Ивановна, – продолжала удивлённая сноха старушки.
– О, милая моя, я ещё и мамку его Авдотью в жизнь выводила. Почитай девять десятин землю ногами верчу, так-то вот, Уличка. Ладно, с вами хорошо, а надоть до дому сбираться. Умаялась я что-то сегодня, пойду. Сергеич мой совсем плохой стал. Внучек пришли попроведать деда-то, порадуй старика. Кузьма проводишь, али как?
– Зараз, тёть Дусь, кого другого бы не пошёл, а Вас сочту за честь, – закружил вокруг старушки Егорыч, помогая той одеваться.
– Побудь с ней, Уличка, дай поспать, долго мучилась, родимая. Мальчонку укройте получше, слабенький он, ну Бог даст, выправится. Покойной вам ночи, пойдём что ли, – беря под руку кавалера, попрощалась старушка.
– Передавайте поклон Емельяну Сергеевичу, завтра мы заглянем к нему, навестим.
Ульяна, закрывшись за ними, заглянула за занавеску, где две старшие сестрёнки ещё не спали. Две пары глаз внимательно смотрели на неё из-под одеял.
-Что, девчуни мои, с братишкой вас, красивый, не передать, спите давайте, завтра нанянчиетесь. Соня, я с утра убегу, ты уж за мамкой приглядывай, помоги милая, ей не просто сейчас, – девочка кивнула,
– Ну и славно, а теперь глазки закрыли и…
Она вернулась к роженице, любовавшейся сынишкой.
– Как самочувствие, может чаю разогреть, Тонь?
– Нет спасибо, Уля, сама глотни, не хочется. И что же мне теперь делать с такой оравой, а подруженька? Кому мы теперь без Григория нужны-то будем, – вновь собираясь разреветься начала Антонина.
– Здрасти, приехали, ты чего несёшь, прекращай давай, нечто деревня оставит вас без куска? Стыд головушке какой так о людях думать, и не совестно тебе?
– Уличка, – Антонина взяла за руку подругу, – Пообещай, прошу, что не бросишь сиротинушек моих, ежели со мной чего приключится. Христом Богом заклинаю. Поклянись, что не оставишь без ласки маломальской?
– Ополоумела, не иначе. И думать не смей, слышишь, запрещаю. Засобиралась она куда-то, вы посмотрите на неё. Вот дурёха. Мы ещё с тобой на свадьбах у дочек твоих так петь будем, что из соседних деревень сбегутся послушать. Да и у мальчонки этого, тьфу на него, тоже. Как думаешь назвать, может в честь отца, Григорием? Уж так он мальца хотел, помню, после каждой дочери говорил, всё равно будет, будет у меня сын, вот увидите. И не дождался, горемычный.
– Георгием, в честь свёкра. Зачем в доме второй Гриня, папка вернётся, и путаница начнётся, да, сынок, – поцеловала она в лобик, заснувшего мальчика. – Жив он, Уличка, я-то знаю, что, жив, сердцем чувствую.
– Вот с таким настроем подруга, ты мне больше нравишься, одобряю. Однако третий час ночи, давай закругляться с разговорами, мне вставать в скорости. Да и тебе сил нужно поднабраться. Жаль, Буранка в запуске, молочка бы тебе. Ладно, завтра что-нибудь придумаю на ферме. Отдыхай милая, добрых тебе снов.
Ульяна убавила фитилёк в лампе, присела на табуретку в углу возле печки перевести дух и незаметно для себя отключилась и мгновенно уснула.
Продолжение следует…
---12.04.2018 г.--- |
