«Охонины брови»
Я историю эту от бабки
В детстве в первый раз услыхал.
Собирая однажды обабки,
Мы попали на этот увал.
Есть у нас за Никитиной место,
Где Синара с хрустальной водой
И Исеть - две реки, две невесты,
Слившись стали единой рекой.
В тех краях жил когда-то мельник,
Торговал и зерном, и мукой.
Был не пьяница, не бездельник,
Вел хозяйство умелой рукой.
Без жены растил дочь Охоню –
Чернобровую, с русой косой.
Не слыла деревенской тихоней,
Хоть богатой была, но простой,
А на игрищах, на гуляньи –
Голосистей, задорней всех,
Злились парни в глубоком отчаяньи,
Коль кого поднимала на смех.
Деревень было много в округе:
И Булыгина, и Ярки.
Молодежь – все знакомы друг другу,
Девки скромны, а парни бойки.
Не один вздыхал по Охоне
И готов был заслать сватов,
Но она лишь в одном взгляде тонет,
С ним готова делить свой кров…
Белозубый, вихрастый Ивашка
Был желанней и всех милей,
А в распахнутый ворот рубашки
Манит золото рыжих кудрей.
А как пустится в пляс, вприсядку,
Да как выпишет кренделя…
Лишь завидовали украдкой
Деревенские щеголя.
Он затянет лапти потуже,
Дробь двойную – не каждый моги.
И стучат лапотки не хуже,
Чем бьют хромовые сапоги.
Ну а в паре рядом с Охоней,
Когда вместе сведет кадриль,
Под их взглядом гармошка стонет –
Тот поймет, кто хоть раз любил.
На крутых и заросших склонах
В май черемуха буйно цветет.
И пылает душа, как порох,
И в пьянящую зелень зовет.
Как-то раз после игрищ Ивашка
Сел с Охоней в траву отдохнуть,
Робко обнял ее с опаской:
Будь, что будет, того не вернуть!
Обхватил нежно стан рукою,
Начал губы губами искать,
Захмелев, не владея собою,
Плечи, шею ее целовать.
Не отринула, напряглася
И, ответив на поцелуй,
Ласкам трепетно поддалася,
Лишь шептала: «Целуй, целуй!»
С переливами пели пташки
И свистели на голоса.
В исступлении гладил Ивашка
Шелковые ее волоса.
Говорил он ей: «Будь моею!
Вместе счастливо заживем,
Ты же знаешь, я все умею,
Чашей полною будет дом».
К молодому припавши телу,
Отвечала: «Пока подожди.
Огорчать бы отца не хотела,
Я сама все скажу. Иди».
Доверялась с детства Охоня
И однажды сказала отцу.
Все ж ей верилось – сердце тронет
Любовь девичья к молодцу.
Закричал, в гневе топнул ногою:
«Не бывать тому, не пущу!
Прогоню со двора нагою,
В голь тебя, как его, превращу!»
А наутро конями – и в Каменск
И купчишку в гости привез,
Взял иконку в копченой раме
И под образом произнес:
«Вот, Охоня кто будет мужем,
В воскресенье пойдешь под венец,
Зять такой в семье нашей нужен.
Свадьбу справим и делу конец!»
Потемнело в глазах у Охони
И, обиду в душе затая,
На конюшню пошла где кони
Запашистым сеном хрустят.
Распласталась раненой птицей,
Словно выстрелом прерван полет.
Нет, не верит она в небылицу
«Стерпишь – слюбится – все пройдет».
Как любить и ласкать чужого?
Что богатство? Одна лишь пыль…
И не надо ей счастья такого…
Серебрился ночной кавыль.
Побежала тропинкой знакомой
На Синары берег крутой,
Разбежалась – «Прощай!»- и в омут.
И ударилась головой.
А река подхватила тело,
Забелело оно в воде.
И с испугом звезды глядели,
Но помочь не могли беде.
А луна посмотрела с укором:
«Что за люди, обычай какой?»
Где-то плакала выпь за угором,
Ухал филин, нарушив покой.
С той поры в этом месте крови
Речка выгнулася дугой
По бокам крутояра, как брови,
Деревца растут над водой
И хранят вековую легенду
Про Охони короткую жизнь.
А Синара прохладной лентой
Устремилась к Исети вниз.
Так Охоня живет в народе
Передачей из уст в уста.
А любимый? Тот в том же годе
Спешно забрит был в рекрута.
По преданьям «Охонины брови»
Это место с тех пор зовут.
Много вод утекло, но и в нови
Это имя века берегут.
Воспротивятся критик, историк,
Что описано, дескать, не так,
Но искать в том крамолу не стоит:
Что любовь виновата – факт.
Евгений Самохин. |
