Он родился на второй день Рождества, в далёком 1883 году... Сегодня 8 января 2017 года. От той даты нас отделяет целых 134 года.
Я помню о его дне рождения ежегодно, хотя прошло столько лет уже после его ухода. Он прожил долгую и очень трудную жизнь. После тяжёлой болезни, когда наступила самая прекрасная золотая осенняя пора, начало сентября, а мне только исполнилось девять лет, дедушки через несколько дней не стало.
Захотелось вот рассказать о нём, хоть и сугубо личные воспоминания и чувства, но он в моей памяти остался своей теплотой и нежной любовью, добрым нравом и, как уже с возрастом стала я понимать, был очень умным и мудрым человеком.
Моя мама родилась, когда дедушке - её отцу, уже исполнилось сорок семь лет. Она была младшей из детей, было старших семеро братьев и сестра. Отсюда вытекает, что когда родилась я, то дедушка был в очень почтенном возрасте, ему было почти семьдесят три. И вот вся оставшаяся, нерастраченная в суровой жизни, его любовь досталась мне. Если баба могла быть строгой и сделать замечание или, того страшнее, внушение, сдвинув красивые сросшиеся над переносицей, как у черкешенок, брови... За дедом такого не замечено было мною и в памяти не отложилось. Помимо наших замечательных прогулок с ним после дождичка, когда я собирала по текущим ручейкам вымываемые из песчаной почвы круглые, похожие на птичьи яйца, камушки разного цвета, прозванные нами "голышами", деда мне постоянно рассказывал сказки и стихи. Самой любимой и нескончаемой была сказка про Конька-Горбунка. И только, став школьницей, я увидела эту книгу Ершова и поняла, какая она не маленькая по объёму, и сколько знал дедушка много наизусть. Но это так, единичный случай.
Дедушка был заядлым рыбаком и никогда не возвращался без улова. Наверное, в то время на Аргуни было столько рыбы, что это было немудрено... Но у него были свои заветные места, заводи, где рыба была прикормлена и прямо с нетерпением ждала, как бы скорее угодить к бабушке на сковородку. В те годы не было премудрых современных рыболовных снастей: телескопических удочек и даже спинингов, всевозможных ювелирных мормышек и поплавков. Были простые удочки из ивовых ровных и длинных гибких прутьев с самодельными поплавком и грузилом на леске, крючки были большой ценностью, и дедушка сильно сокрушался, когда большой рыбине удавалось оборвать крючок и уйти, не рыбу было жалко, такого добра ещё приплывёт, а вот крючка... Ещё у деда были мастерски изготовленные им, сплетённые опять из тех же неоценимых тонких тальниковых прутиков, так называемые "морды", которые он расставлял на ночь на реке, а попавшая туда рыба запутывалась и не могла назад выбраться. Но всему успеху была основа - это погода. Дедушка все приметы знал, и часто деревенские мужики заходили с ним совещаться по тому или иному вопросу, и не только касаемо рыбалки. Он и про скотину всё доподлинно мог рассказать, и про урожай, и был всегда осведомлён о том, что в газетах... Деда всегда уважительно называли по имени отчеству, Ефим Романыч, или дед Ефим Романыч, но величали обязательно. Народ в казачьих сёлах в те годы был важный, правильный и степенный. Одевался дед всегда опрятно и был чистоплотным, брился опасной бритвой, носил сапоги из тонкой кожи, помню, баба их по- старинке называла "ичигами", это местное, наверное, забайкальское слово.
Дедушка прожил восемьдесят лет и хлебнул горюшка полной мерой. Когда начались репрессии, сразу же в начале 30-х годов (прошлого века) он был сослан в ссылку без права переписки, как враг народа, на строительство Беломоро-Балтийского канала. Все старшие сыновья были уже взрослыми и со своими семьями, но жили все в общем большом, только что построенном доме. И вот, когда деда раскулачили и хозяйство всё экпроприировали... (Принудительное безвозмездное – конфискация – реквизиция – изъятие чего-л., производимое государственными органами. по сл.Ожегова) тогда и семьи сыновей ощутили на себе все последствия участи "кулацких" родственников. Судьба была благосклонна в какой-то мере к деду, от цинги и истощения в лагере многим не довелось увидеть освобождения, но он на восьмом году был реабилитирован и в начале войны нашёл свою семью, отбывавших ссылку в Сибири, и возвратился к ним. Война забрала пятерых сыновей и старшую дочь. Это была жестокая плата простой российской семьи за победу в страшной войне. По окончании войны, в 1946 году было разрешено вернуться на родину, сразу же поехали в Забайкалье. Живыми остались старший сын, Александр Ефимович, и один из средних - Назар Ефимович. Дедушка с бабушкой и моей мамой, на то время ещё школьницей, обосновались жить в Бырке, районном центре, где жил Александр. Деда взяли на работу сторожем на хлебопекарню в ночное время и чернорабочим там же в дневное. Это было счастьем. Ему было уже шестьдесят три года и после Беломора он почти потерял зрение. Ночами в его обязанности входило провожать до дому работниц ночной смены, село было не маленькое, время послевоенное не было спокойным... Вот дедушка со своим верным напарником, большим и умным чёрным псом Угадаем несли эту рыцарскую миссию. Бывало, что работницы тайком угощали деда кусочками хлеба, "оплывами", это так называлось тесто, вылезшее во время печева из формы. С их стороны это был огромный риск и подсудное дело, а со стороны дедушки - невыразимой признательностью и молчаливой благодарностью. Спустя годы, вернулись на свою родную землю на реку Аргунь, в Ново-Цурухайтуй, а после уже перебрались в Дурой, откуда была родом бабушка, где каждый человек был не только знаком, а ещё и возможно родным, из многочисленного рода Гантимуровых.
Дедушкины предки были из поляков, сосланных за какие-то революционные настроения в Восточную Сибирь. Это стало откровением для семьи только уже после окончания войны, когда мама моя, будучи студенткой, приехала из Читы на каникулы и стала допытываться у отца, почему-то ей такой вопрос задавал старый вахтёр в институте: - Лула, ты полька? У мамы было старозаветное еврейское имя Лия, а друзья звали Лулой. Вот дед и признался, что тот старик был прав. О происхождении старались забыть, окончание фамилии упразднили, и дед был уже православным. Я даже не знаю, с каким потоком ссыльных поляков были засланы предки в забайкальские рудники... Возможно, это было во времена участия польского общества в декабрьских событиях 1825 года.
Восточная Сибирь использовалась российским государством как место ссылки еще с XVII века. Сюда отправлялись «за измены» бояре, дворяне, придворная знать, а также стрельцы, крестьяне, посадские, старообрядцы, пленные поляки, шведы. Так, известно, что еще в 1668 г., Сибирский приказ расписал 22 шляхтича с семьями, посланными служить в сибирские города. В 1775 году в Селенгинском уезде появились крестьяне, сосланные по воле помещиков вместе с беглыми раскольниками из Польши, получившие наименование здесь «семейских» или «поляков». По данным насчитывалось уже 1660 ревизских душ.
Первые политические ссыльные поляки стали прибывать в Восточную Сибирь вслед за декабристами. Это были участники национально-освободительного восстания 1830г. Уже в 1834 г. поляки прибыли в Иркутск, а отсюда, за неимением в губернии «крепостей», были отправлены в Петровский Завод. Самых больших размеров достигла польская ссылка после подавления национально-освободительного восстания 1863–1864 гг. По разным источникам, в Сибирь за три года было отправлено от 18 до 22 тысяч польских патриотов. Часть ссыльных отбывали наказание в Восточной Сибири, в частности, на Нерчинской каторге, а затем выходили на поселение в Западное Забайкалье. Местные жители охотно нанимали политических ссыльных на службу: «политики» были грамотными, вели дела честно, были обязательными и исполнительными, да и стоили меньше. Если русский уголовный или политический ссыльный рвались из Сибири в Европейскую Россию, рассматривая ссылку как временное удаление из привычной среды, то поляки на месте поселения без промедления пускали прочные корни – обзаводились добротной усадьбой, домашним скотом, активно искали занятие своим способностям. Здесь они создавали семьи, растили детей, занимались предпринимательством, делали служебную карьеру. Нередко ссыльные поляки столь крепко прикипали к сибирской земле, обзаводились хозяйством, что не могли все это бросить и немедленно вернуться на родину. В архиве есть, например, список поляков, изъявивших желание остаться после окончания срока ссылки в Забайкалье, составленный в апреле 1873 года. В списке 54 фамилии. Большинство поляков «испрашивали разрешение» поселиться близ Читы, а также на Нерчинских заводах. Видимо, одним из таких и оказался наш предок, даже нет точного сведения - по фамилии Лыткински или Лыткинский.
У деда было по тем временам хорошее образование - три (или четыре) класса церковно-приходской школы. Оно было, наверное, сродни нашему теперешнему неполному среднему... Ну, а воспитание и манеры, видимо, передались с кровью. Несмотря на все репрессии и беды он оставался самодостаточным и уверенным в себе человеком, не сломленным, не напуганным, с честью и достоинством. Очень умел всегда выслушивать собеседника, (даже меня, маленького человечка,) с каким бы важным или пустяковой вопросом к нему ни обратились. Был немногословен и конкретен, советы не давал категорично, а именно размышлял и советовал. Мне теперь очень нравится эта его черта характера в моём сыне. Всё-таки связь поколений не исчезает, именно "кровь людская - не водица", она несёт в себе память поколений...
Такие вот слова с теплом из сердца и благодарностью души у меня о моём замечательном дедушке. Вечная ему память потомков!
