В тот год Пасха должна была наступить рано. Потому Великий Пост начинался в первые дни весны. Второго марта была Масленица и Прощёное Воскресенье. Кроме того, это число в нашей семье и так праздничное – день рождения сына. Моя мама позвонила, чтоб попросить прощения по православному обычаю и поздравить нас с праздниками, наговорила всяких добрых пожеланий, сказала, что напекла блинов и ждёт в гости брата моего с семьёй…
Всё было по обычно заведённой манере общаться: спокойно, суховато, в мамином голосе угадывалась нотка тоски, ведь мы жили далеко друг от друга, она – в Красноярске, а мы в Оренбурге. Мы звонили друг другу раз в неделю, изредка – два, но это была кажущаяся искусственная привычность. С середины января стало известно, что мама живёт последние дни – у неё четвёртая стадия…
Обнаружилось внезапно, во время странного приступа увезли на «Скорой», анализы показали, что случилось непоправимое. Маме шёл семьдесят девятый год, были различные болезни, некоторые, как сердце, - всю жизнь, другие появились с возрастом. Но она была у нас молодец, следила за здоровьем, находилась в движении и общении, про правильность питания на скромную учительскую пенсию судить трудно, но она была умным человеком и всю жизнь старалась жить правильно.
Когда в больнице, после внезапного приступа, врач пригласил брата для беседы, и потом оба вышли с серыми лицами, мама сразу всё поняла и сказала им: - Говорите теперь всё мне, как есть… Выслушав спутанные слова врача и неумелые утешения сына, резюмировала: - Значит, столько Бог отвёл, пожила. Были назначены поддерживающие препараты, и мама продолжила жить в привычном образе и ритме, просто зная, что скоро это всё оборвётся… Сколько ей Господь дал силы духа, чтоб вести себя так?!
Она жила одна на окраине Красноярска, на семи ветрах, в Солнечном. Брат жил на противоположном конце, на другом берегу. Но он мчался к ней по первому звонку из любого края города, проклиная пробки, нарушая правила и только всю дорогу в душе молясь…
Моя мама родом из Забайкалья. Родилась в тридцатом году прошлого столетия в приграничном с Китаем селе, на реке Аргунь. По материнской линии все предки были казаками, фамилия которых была известна и почитаема среди коренных забайкальцев, Гантимуровы. Дед, мамин отец, был из «пришлых». Его предки появились в Забайкальских землях не по своей воле, а среди каторжан, привезённых из России. Дед был польских кровей, о чём мама узнала только, когда уже училась в Чите в институте на филфаке, где старый вахтёр при входе в учебный корпус спросил её однажды: - Лула, ты полька? – на что мама, откровенно удивившись, ответила, что она коренная забайкалка. Но старик не угомонился и посоветовал ей «попытать» родителей.
Мама была похожа на отца, рыжеволосая, с «волнушками», а кожа вся в веснушках и, как будто, светящаяся изнутри золотым солнечным светом. Вот дед мой, Ефим Романович, и сказал, что старик-вахтёр был прав. Что от польской фамилии отбросили окончание, из католиков стали православными и потом тщательно всё скрывали. Эта семейная тайна, видимо, отголосок тайного общества польских военных, поддержавших восстание декабристов и разделивших с ними судьбу на каторге в Забайкальских рудниках. Ведь польские территории после победы в войне над Францией с 1815 года частично отошли России.
Маме при рождении дали старинное библейское (еврейское) имя Лия. Значение этого имени, как нашла я в Википедии, - уставшая. Ну, и по маминой судьбе, оно полностью себя оправдало, мама всю жизнь света белого не видела, жила в трудах и заботах.
Все знают поговорку – «От тюрьмы да от сумы - не зарекайся.» Предполагается отношение этой поговорки к участи взрослых людей. А маме всё это оказалось уготованным с рождения. Она была ещё грудным ребёнком, когда начались репрессии, и её родители, как и другие родные, были сосланы в Сибирь, кто-то в Казахстан, а кто и уничтожен на месте, у себя на родине.
Первые годы жизни мама не помнила, конечно, но мне лично моя бабушка Елена рассказывала, когда я была уже лет тринадцати-четырнадцати. Из рук матерей всех детей силой отобрали и поместили в детдом при тюрьме в городе Томске, где был пересыльный лагерь. А сума к тюрьме прилагалась автоматически, ведь все враги народа и кулаки были обобраны до нитки, до последней корки хлеба. Потом она, маленькая, отбывала с бабушкой ссылку на поселении в Красноярском крае.
Позже меня мама возила в ту деревню, впервые в семь-восемь лет, а второй раз, когда я была уже студенткой-второкурсницей. Первый раз мы ещё застали подруг бабушки и мамы с тех страшных 30-х – 40-х годов, а во второй приезд нашли уже только могилы и поклонились их памяти добрым словом и тяжело щемящей болью в сердце… Так что на долю моей мамы выпало сразу всё: тюрьма, сума и война. Это было детство.
Когда вернулись на родину в конце 40-х, после войны и ссылки, мама училась в старших классах. Из-за пропущенных в войну лет, когда не было возможности учиться, многие в классе были «перестарки», ближе к двадцати годам, но были и такого возраста, как полагалось, по семнадцать-восемнадцать лет. Мама была среди старших. Самые верные друзья юности, из маминых рассказов, были Тома (Тамара Михайловна) Гусева и Ваня Покульских, в дальнейшем известный в Приаргунье хирург Иван Семёнович.
А мама стала учителем. У меня теперь лежит её медаль «Ветеран труда». Скольких детей она выпустила на дорогу жизни из школы, дала первые знания и заложила основы гражданской позиции… Последней её ученицей была маленькая правнучка Маргарита.
Осень перед тем, как случилась эта болезнь, мама провела у меня в Оренбурге. Я привезла её из Красноярска в середине сентября, когда там уже было пасмурно, дождливо, дул холодный ветер, и из окна было видно, как он со злостью хлещет мокрыми ветками деревьев и носит из угла в угол по двору мусор. А Оренбург встретил теплом и солнцем. Двор наш хорошо озеленён, с цветами на клумбах в зоне отдыха, в центре, несколько новых обустроенных детских площадок, аллеи для прогулок со скамейками для отдыха. Всё вместе взятое маму очень радовало, она подолгу гуляла и всё удивлялась чистоте. Я ходила на работу рядом, в соседний двор. Внучке Марго шёл четвёртый год, она была совершенно самостоятельной и смышленой для своего возраста, в садик мы её не водили, ходили и ездили с ней заниматься в различные студии. Они хозяйничали вдвоём с мамой, при чём за старшую оставалась, скорее, Марго. И вот от избытка времени, оттого, что все дела уже были переделаны, они и решили, старый да малый, «удариться» в науку.
Мама обучала правнучку со всей серьёзностью советской школы, когда наше образование было лучшим в мире. Они изучали буквы и звуки, гласные и согласные, глухие и звонкие, складывали из них слоги, а затем образовывали слова и фразы. Изучали, закрепляли, повторяли, читали вслух по «Букварю» и другим детским книжкам. Букварная наука закончилась меньше, чем за три месяца. Мама научила читать Марго, которой только первого января должно было исполниться четыре года.
На Новый год мама очень хотела вернуться назад, домой. Я проводила её до Самары, так как прямые поезда у нас ходят только в летний сезон, и надо было ехать с пересадкой. Там, в Самаре провели половину дня, уже вечерело, когда я посадила маму на Красноярский поезд, а дома её должен был встретить брат.
Через несколько часов, поздним вечером я отправилась в обратный путь. И только ночью с 14 на 15 декабря, когда я возвращалась из Самары, в Оренбурге выпал первый снег, и сразу похолодало. Осень уступила свои права заждавшейся зиме.
Оказалось, что это была прощальная золотая осень моей мамы. Она, как и я, Дева по гороскопу, родилась 28 августа, успела в последние летние дни. И самое любимое время года у неё было окончание лета и начало осени. Мой любимый сезон тоже осень, меня в это время захлёстывают чувства. Вот вспоминаю теперь ту невероятную осень, было сухо, солнечно, тепло, деревья стояли в своих ярких нарядах, не торопясь их сбрасывать… А мама часто-часто была с грустью и тоской в глазах, может, она чувствовала?! Пока она жила здесь эти три месяца, мы ей сделали обследование в поликлинике, всё было как положено – кровь, кардиограмма, даже сахар крови с её диабетом был около пяти, это хороший… Она собиралась жить долго и радоваться внукам и правнукам.
Прошла первая неделя Великого Поста, наступил международный женский день, я позвонила маме поздравить её. Голос был обычным, поговорили о всяких пустяках. О чём она думала одинокими длинными ночами в стенах своей комнаты? Перебирала прожитую жизнь по годам и дням..? Я всю свою жизнь жила… не с мамой, я выращена бабушкой, мама всегда была на работе. Потом, совсем юной, я уехала учиться, и всё...- я только приезжала в гости.
Брату повезло больше, он поздний, мама посвятила ему своё материнство, бабушки уже не было. Я где-то в глубине и обиду таила, и завидовала, но это было мимолётным ощущением, я знала, что мама всегда ждёт, любит и переживает. У меня никогда не возникала мысль, что наступит день, когда её не станет. Глупо как! Я не чувствовала своего возраста, я не заметила, как мама постарела. А теперь я каждый день боялась телефонного звонка.
К концу второй недели поста я позвонила, как обычно, в субботу во второй половине дня, на звонок никто не отвечал… Звонила я несколько раз и подолгу… У меня началась паника. И тут мама позвонила сама, сказала, что увидела несколько пропущенных звонков от меня, - она была в д`уше. У меня отлегло, слава Богу, всё нормально, раз у неё есть силы самой, без помощи, принять душ.
А в середине следующей недели раздался звонок от брата: запас маминых сил иссяк, она сразу же не смогла ходить, не принимала пищу, начали периодично ставить обезболивающие… Я доехала в Красноярск 21-22 марта, и зайдя в комнату, маму не узнала: предо мной сидела бледная, иссохшая старушка, с маленьким личиком и глубоко ввалившимися глазами, и смотрела на меня... взглядом моей горячо любимой бабы Елены… Мама стала похожа на свою мать, хотя с рождения была копией отца.
Я провела с ней последние её десять дней, она тихо разговаривала со мной, ни разу не пожаловалась, только во сне стонала от боли. Есть не могла совсем, просила воду из морозилки по глоточку или пососать ягод мороженой малины, - ненавижу с этих пор малину. Мы с братом тоже не могли есть, изредка пили чая, а я – кофе, ходили по очереди курить без счёта, а ночью, чтоб не спать, пили по глоточку коньяк и курили, курили…
Мамы не стало в семь часов вечера второго апреля, как раз, когда брат отлучился по своим рабочим делам, которые совсем забросил. Последний раз мама разговаривала со мной предыдущим днём, спросила, где брат. А с тех пор она всё время спала под воздействием препаратов, которые мы ставили ей сами через четыре часа. И тут она вдруг глубоко, как-то не по-обычному вздохнула… и выдох был последним. Она ушла, не зная, что покидает нас, и как много она для нас значила – мы не говорили ей об этом при жизни, - и какое навалилось гнетущее опустошение…
Следующий наступивший день был по-настоящему весенним, вдруг стало солнечно и тепло, как она любила…
