Сергей Меркулов, Оренбург

В войну. 

  1 глава

Когда в 1941 году объявили, что началась война, мой дед, Васильев Анисим Емельянович, несмотря на свой сорока шестилетний возраст, сразу начал собираться в дорогу.
– Надо, Ульяна, – сказал он бабушке. – Пережил я две войны, а Бог, как говорится, любит троицу. Что ж я, антихрист какой на печи отсиживаться, когда беда такая случилась.
– Не чудил бы ты, старый, без тебя поди найдётся, кому, германца-то образумить, ты уж пробовал, остынь. Да и не возьмут тебя, осколочного, девять штопок имеешь, не сбирался бы даром.
– Скажешь тоже. Как не возьмут? Это ты что же думаешь, в военкоматах вредители страны сидят что ли? Чтобы старых разумных казаков отстранять от военного дела. А кто, по-твоему, объяснит молодёжи, что это за фрукт такой – немчик есть? Да с какой его приправой нужно пользовать, что бы он дорогу на Русь-матушку забыл? Кто, если не я и старая гвардия, покажет детям нашим и внукам, как против этой нечисти выстоять? Нет уж, Ульянушка Трофимовна, свет очей моих, и не думай отговаривать. Об одном прошу, шибко не печалься, родимая. Ни штык, ни пуля меня не берут, заговорённый я от них, а остальное переживу как-нибудь. И горевать особо нечего, знавал я того немца ещё по первой мировой, кишкой он супротив нашего брата не вышел. Тогда спустили им, вот они и ерепенятся. Ну, видимо, пора приспела угомонить уже бестию. Надо, пойду.
Бабушка до последнего была уверена, что деда завернут, и потому особо не перечила сборам. Наказав соседке приглядеть за детьми, пошла за мужем до сельсовета. И только когда дед, выйдя на крыльцо и закрутив самокрутку, окликнул её, поняла, что не отказали. Она не рыдала, нет, не причитала. Подойдя к мужу, прижалась к нему и заглядывая в глаза только и спросила: 
– Когда?
– Послезавтра в семь утра, выходим до города. Отставить сырость, душа моя, пойдём-ка до дома, обговорить кое-что надобно. Не на неделю расстаёмся-то. Так, крепко обнявшись, они и побрели от толпившихся на площадке перед сельсоветом, односельчан.
Следующие двое суток были жаркими. О чём только они не условились, о чём только не договорились.
– Не знаю, Ульянушка, как долго она продлится, окаянная, но думается, быстро назад и не жди, – говорил дед, поочерёдно прижимая к себе дочек двух и четырёх лет, придерживая на коленях пятимесячного сына. – Времена грядут тяжёлые, всем придётся не сладко. Ты вот что, как бы не было сложно, голодно, береги Буранку. Не пускай под нож, мясо быстро кончится, а что потом? А так с молоком почти всегда будете, хоть крышу скорми, не губи.
Буранка была гордостью семьи, первотёлка чуть больше двух лет. В марте отелившаяся сразу двумя телятами, которых, кстати, пришлось отдать, чтобы рассчитаться с долгом за саму корову. Но эта бело-чёрная красавица того стоила. Покупали её уже с именем. Предыдущий хозяин объяснил, что, когда она родилась, был сильный буран. Деду имя понравилось, и он не стал переименовывать. К тому же она охотно отзывалась и даже мычала в ответ, когда её так окликали. Дедушка возился с ней более чем с детьми, и то сказать – первая серьёзная животина во дворе.
Лишь шестой годок пошёл, как демобилизованный боец Красной армии Анисим вернулся в родную деревню, из которой уходил мальчишкой, ещё на царскую службу. Потом революция, гражданская и так далее. Он был последним ребёнком в многодетной семье. Все старшие братья и сёстры уже давно жили своими семьями, кто здесь же в деревне, кто поблизости. И потому мать-старушка сразу задалась целью женить и младшенького, которому, кстати сказать, было уже за сорок. Дед особо не отнекивался и вскоре сыграли скромную, но весёлую свадебку. 
Бабушке Ульяне тогда было почти тридцать, но тоже, как говорится, до этого времени промыкалась одна. Видимо, ждала своего суженного. За субботу и воскресенье съехавшиеся кто с чем отовсюду родственники, подняли им небольшую избёнку вблизи отцовского домика. И потянулись славные будни семейной жизни. Вскоре родилась моя мамка, через пару лет тётя Полина и перед самой войной дядя Вася. Жить бы да жить, кабы не война.
---19.01.2018 г.---     Продолжение следует…

В войну.

    2 глава
Провожать в дорогу собралась вся деревня. Несмотря на раннее утро не смолкали сразу две гармони, то сменяя друг друга, а то и подпевая. У сельсоветского крыльца плясала молодёжь, рядом плакали, обнимались, шутили. Колченогий дед на костыле ходил с бутылкой первача и предлагал каждому уходившему.
– Давай, сынок, стременную. На правое дело идёте, эх, мне бы с вами, да военком чуть моим же костылём не отходил. Проваливай, говорит, Рыков. Ну, Бог даст, и без меня сдюжите, хлопчики. Мы уж тут за вас помолимся. Да пошлёт он вам силушки и бесстрашия перед нечестью фашистской. Возвращайтесь, казачки, не подведите.
Объявили построение, провели перекличку. Все шестьдесят три человека по списку присутствовали. Офицер, прибывший из города, распустил строй для прощания с родными. И через полчаса отряд выдвинулся по направлению в город. Плач ещё долго не стихал, уже после того, как новобранцы, под наигрыш одной гармони, скрылись за пригорком. Вторая гармонь, оставшаяся в деревне, молчала. Её хозяину было только шестнадцать. И как он не уговаривал приехавшего за добровольцами капитана, отказали. Велели малость подрасти. Было начало июля 1941 года, впереди ожидали четыре долгих военных года.
– Ну, хватит, бабаньки, причитать-то, – обращаясь к плачущим односельчанкам, буркнул Егорыч, пристраиваясь на лавочку. Вылив в стакан остатки самогона, аккуратно спрятал пустую бутылку в кармане пиджака.
– Будешь, Ляксейка? – Предложил он пареньку, облокотившемуся на гармонь. – Что ты скис? Не боись, до победы не близко, на твой век хватит. Вот догуляешь пару вёсен и под ружьё, не сомневайся. На вот, пригуби на лёгкую дорогу брательника и остальных односельчан.
– Спасибо, дядь Кузьма, не балуюсь я. – Отозвался юный гармонист.  
– Ишь ты, сопля зелёная, не балуется он. Смотри, Егорыч второй раз не предлагает. – Выпив сам и закусив коркой хлеба, убрал в другой карман и стакан.
-Ты чего это, старый горемыка, молодёжь спаиваешь? – Утирая лицо краем платка, запричитала подскочившая к ним мать Алексея. – Нешто одному в тягость баловством энтим жизнь укорачивать?
– Ему компания нужна, – с улыбкой подключилась к атаке Валентины её соседка Тонька Песня, прозванная так за свой удивительный голос. – Ой смотри, Кузьма, поберегся бы, мужиков-то в деревне осталось, раз, два и обчёлся.
– И что с того? – огрызнулся Рыков.
– Как это что? Война войной, а бабий-то век короток. Вдруг кому из нас утешение понадобится, к кому бежать тогда, не к пацанам же неразумным? У тех любовь, хоть и жаркая, но короткая. Понятное дело к тебе в очередь выстроимся. А какой с тебя толк будет, коли ты под градусом? Так что блюди себя, голубь ты наш сизокрылый, вся надёжа ноне на тебя. 
Обступившие вокруг женщины и дети, казалось уже и позабыли, что только что проводили мужей и отцов в дальнюю и опасную дорогу, смеялись, разбавляя Тонькины шутки своими.
– Да, тьфу на вас, оглашенные, – не выдержав такого натиска, выдохнул Рыков и, опираясь на палку, прихрамывая, скрылся за углом сельсовета.
– Куда же ты, родимый? Ужель откажешь землячкам в другом разе? Готовься, Егорыч, будь на чеку, в любой момент можешь понадобиться, – крикнула ему вслед Антонина, чем вызвала очередную волну смеха у всех присутствующих.
– Давай, Алёшка, и впрямь не кисни. Сыграй нам что-нибудь душевное. Беда и радость, они завсегда об руку по России хаживают. Чего уж нам, бабоньки, раньше времени о худшем мыслить? Авось и обойдётся ещё всё. Играй, Алёшенька, тяни меха. Жизнь продолжается. 
Часа три ещё пели, плакали, смеялись, прежде чем разошлись по домам.
Вернувшись к себе, Ульяна подоила Буранку, привязанную на верёвке за сараем. Накормила детей. Отпустив дочерей во двор и уложив младшего спать, упала лицом на кровать и, уткнувшись в подушку, горько заплакала…
  ---01.02.2018 г.---Продолжение следует.

В войну

3 глава

3 глава
В деревне как будто бы стало тише. Хотя также слышен был гул тракторов, на которых теперь работали молодые ребята и девчата, наскоро окончившие краткосрочные курсы трактористов. Лошадьми, запряжёнными в телеги, правили быстро повзрослевшие дети, без помощи которых теперь не обходились ни в одной работе. Будь то в поле или в животноводстве. Никого не нужно было просить, уговаривать. Наоборот, каждый старался взять на себя задачу потруднее. Понимая тяжелое состояние, в котором находилась родина. Общее горе объединяет и роднит.
В деревню стали приходить первые весточки с фронтов. Читали и обсуждали их также всенародно. Передавая из уст в уста солдатские новости, сообща радуясь и переживая за земляков. В начале сентября пришли сразу две похоронки. И вновь в редкой избе не слышен был чей-нибудь плач. Ожидание почтальонши из райцентра стало более тревожным. Не с доброй вестью повернёт к калитке? До конца сентября их больше не было, а потом вдруг посыпались одна за другой.
Ульяна молилась каждую свободную минуту. За всё время от Анисима было только два коротких письма, в которых о себе он почти ничего и не писал. Воюем, жив-здоров и всё. В основном задавал вопросы о ней, детях, родителях и деревенских новостях. В конце обоих посланий спрашивал о Буранке: не снизились ли надои. И вновь просил о её сохранении, во что бы то ни стало.
Проводив тревожным взглядом почтальоншу, в очередной раз прошедшую мимо дома, Ульяна перекрестившись у иконки, успокаивалась.
– Пусть, пусть не пишет, до того ли солдату? Лишь бы жив только остался соколик мой. – И усадив за стол детвору, принималась перечитывать вслух прежние солдатские треугольники, которые и сама, и дети знали уже наизусть.
Шло время. С горем пополам всем миром осилили уборочную. С большим трудом Ульяне удалось выпросить у председательши возок сена для Буранки на зиму. Не было конца её радости, когда однажды под вечер, услышав шум во дворе, выбежав, увидела на нём полную телегу, привезённую Егорычем.
– Бог ты мой, Кузьма Егорович, радость-то какая. Век не позабуду, – бросилась она обнимать старика.
– Алёнка, неси скорей крынку вечернего молочка дедушке, – крикнув старшей дочери, подошла она к возку, прослезилась.
– Брось, Трофимовна, не гоняй зря дитя, самим сгодится. Не своё четь привёз, распоряжение сельсовета. Опосля войны сочтёмся, поднесёшь нам с Анисимом за победу над Иродом. Куда скидывать? Сами-то перетаскаете, управитесь?
– Песню кликну, подсобит по-соседски.
– Как она, от похоронок оклемалась? Сказывали слегла, дескать, захворала?
– Ничего. Да и когда ей хворать-то, родить скоро. Говорит, мальчонка будет. Не дождался Григорий наследника, а как хотел. Четыре подряд девки. И вот не успела Тонечка мужа порадовать. Плачет день и ночь. Ты уж, Егорыч, не обижайся на неё за проводной случай. Не со зла ведь она, нужно было баб от слёз отвести. Вот и расхорохорилась певунья наша. Так-то добрая она, да что я тебе рассказываю, сам поди знаешь.
– Брось, Уличка, какие обиды? Было и было. Нешто я не разумею? Горе какое у девахи, две подряд похоронки. Сначала на брата, следом на мужа. Умом бы сохранилась. Дочери ейные здоровы ли?
– Слава Богу. У нас ночевали, пока мамку отхаживали, малые ещё, не всё понимают.
– А как твоя мелочь, всё ли хорошо?
– Хорошего, конечно, мало, ну да теперь хоть за Буранку успокоение маломальское появилось, спасибо тебе, соседушка дорогой. 
 – Ладно благодарить, говорю же не своим делюсь, неси вилы, заболтались. Торопиться надо, у меня ещё две ходки. Скинув сено во дворе, и всё же отведав несколько глотков предложенного молока и похвалив его, Егорыч уехал.
– Сами управимся, да, Алён, тёть Тоне скоро родить, не стоит её по пустякам дёргать. Накажи Полюшке, пусть за Васильком приглядит и выходи помогать. - Но едва успела занести на сеновал пару навильников, как её от калитки окликнул Алёшка-гармонист, возвращавшийся с полевых работ.
– Доброго вечерочка вам, тётка Ульяна, с прибылью вас. Есть ещё вилы?
– Как не быть, Алёшенька, вон сеновал подпирают. Никак помочь решил? Ужели силы остались?
– Осталось маненько, – ответил паренёк, берясь за свободные вилы.
– Сохранил бы до вечёрок, кто девчатам будет играть? Упадёшь тут у меня, ослабши, они меня потом заругают.
– Не заругают, я для них всегда резерв придерживаю, не переживай, крёстная.
Работа в четыре руки пошла веселей. Алёнка, играясь, прыгала по сеновалу, утаптывала.
– Брат-то пишет?
– Больше месяца уже как тишина.
– Напишет, месяц – это не срок для переживания, так куме и передай.
– Понимаю, да разве ей объяснишь? Чуть с ног почтальоншу не сбивает кажный раз, едва завидит. Та уже боится мимо проходить.
– Ты, крестник, береги мамку. Она у вас хорошая. Одна вытянула, подняла вас с Фёдором, без отца, царствие ему небесное. Вот ведь горюшко какое и трёх лет не пожили вместе, овдовела…
– Спасибо вам, Ульяна Трофимовна, – собирая с земли остатки сена, сказал парень.
– Это за что же мне спасибо? Это я тебя должна благодарить всенародно за помощь, без неё мы бы до поздней ночи не управились.
– Как за что? За слово доброе, оно всегда дорогого стоило. Ладно, пойду я, кланяйтесь от нас Анисиму Емельяновичу в письмах.
– Постой, молочка вот выпей с устатку, знаешь ведь, оно у нашей Буранки знатное, целебное. Силы вмиг восстановятся, девчата довольны останутся. Присмотрел уже какую? Есть кто по сердцу-то? Чего покраснел? Не хочешь, не говори. На, пей.
– Эт можно, а то я слегка запалился, за вами поспевая, вы, крёстная, двоих крепких мужиков стоите.
– Ой, подлиза, с темы перескакивает. Куда мне. Это я за тобой ухайдокалась вся. На, Валентине передай, чаёк забеливать, – сунула она небольшую бутылочку с молоком за пазуху улыбающемуся пареньку. Как же ты на отца-то похож, такой же жадный до работы. Дай Бог тебе здоровья, добрая душа. Ступай, девчата заждались ужо.
Спать ложились уставшие, но в хорошем настроении.
---02.02.2018 г.--- 
      Продолжение следует.

В войну

4 глава

Наступила зима, морозная и ветреная. В дом к Ульяне Трофимовне подселили эвакуированную семью из Ленинграда. Учительницу Майю Андреевну Солнцеву с двумя восьмилетними сыновьями-близнецами, Петром и Павлом. Тогда таких, спасавшихся от ада войны, было много. И почти в каждом доме, потеснившись, приютили оставшихся без крова людей, в основном женщин и детей. Ребятишки, несмотря на разницу в возрасте, быстро сдружились. Спустя несколько дней, пообтёршись и получше узнав друг друга, сблизились и Ульяна с Майей. Как оказалось, они были не только ровесницами, но даже и рождены в один день 4 марта.
Бабушка целыми днями пропадала на ферме. Майя Андреевна, тоже не могла оставаться без любимого дела. Но, так как школьное здание было занято эвакуированными, она, с разрешения своей хозяйки и новой подруги, созывала всю свободную деревенскую ребятню в этот маленький дом и занималась с ними, учила писать, читать и считать. На уроки собиралась не только детвора школьного возраста. Вместе со старшими приходили и их маленькие братья, и сёстры. Иной раз на полу негде было яблоку упасть, в какой тесноте приходилось ютиться. Родители были рады, что малышня под присмотром, отправляя их в импровизированную школу, давали с собой кто что мог к общему столу и, по возможности, по поленцу дров. После уроков все вместе пили морковный чай с Буранкиным молоком и друг другу рассказывали только что пройденный материал.
Алёнка была любимицей учителя. Несмотря на то, что ей ещё не исполнилось и пяти, она легко, лучше семи- и восьмилеток, выучила алфавит и все цифры. Быстро запоминала стихи и старалась читать их перед ребятами с выражением.
Уставшая, по темну возвращавшаяся домой Ульяна, не могла нарадоваться на дочь.
– Сейчас дух переведу и пойду Буранку подою, совсем мало давать молока стала, бросать надо, скоро, Бог даст, отелится.
– Отдыхайте, Ульяна Трофимовна, мы с Алёнкой уже подоили и на ночь сена дали.
– Как подоили, кто?
– Говорю же – мы с Алёнкой, она меня научила, пришлось попотеть, но справились. Дальше надеюсь, лучше дело пойдёт.
– Майюшка Андреевна, да разве ж гоже Вам, под корову заглядывать, для того ли Вы институты заканчивали. И не думайте больше. Алёнка, а ты чего думала, учительница с вами и без того продыху не знает, как позволила-то? Вот я тебе в другой раз задам.
– Прекратите, Ульяна Трофимовна, мне вовсе не в тягость, да и самой даже интересно стало, что ж я, не женщина что ли? Русской бабе, доложу я Вам, всё по плечу.
– Так-то бабе, Вам право не пристало в навозе ковыряться.
– Подумаешь, нечто я не баба, – припиралась квартирантка, помогая хозяйке снять фуфайку. – Большое дело, в институтах, конечно, такому не учат, но, милая моя, знаете ли, хочется быть чем-то полезной. Свалились на Вас, как снег на голову, на всё готовое и что называется, ножки свесили. Не бранитесь, давайте лучше чай пить, ребята, – глянула она на близнецов, подметающих пол, – поставьте-ка чайник на печку. И не спорьте, отныне уход за Буранкой мы берём на себя, правда, мальчики?
– Конечно, мам, – дружно отозвались братья.
– Мои вы золотые, ну что с вами делать? Сдаюсь, коли не в тягость, принимайте шефство над животиной-кормилицей.
– Вот и славненько, а теперь все за стол.
Уложив детвору, подруги снова поставили греть чайник и присели поболтать.
– Вот ведь война проклятущая, что с людьми-то делает, – начала хозяйка, – Вас из такого замечательного города, с насиженного места дёрнула и бросила в нашу глухомань. Легко ль в такое время без родных и близких, ужас какой-то. Майюшка Андреевна, не моё конечно дело, но где Ваш муж, на фронте? Вы про него ни разу ни полсловом ещё не обмолвились. 
– Ульяна, а давайте на-ты, что мы всё выкаем друг дружке, что скажите?
– Ой, да боязно, как-то, кто Вы, и кто я, можно ли так-то?
– Прекратите Вы меня возвеличивать. Нашли интеллигенцию. Я если хотите знать, сама в деревне родилась под Ленинградом. Правда, в Ленинград мы переехали, когда мне только годик исполнился, но всё же. Ну, так мы договорились?
– Хорошо, я попробую. Так Вы, ой, ты мне так и не ответила про мужа. Жив ли?
– Не знаю, Уличка, за два дня до войны, среди ночи приехали за ним на воронке. Велели собрать вещи и без всяких объяснений увезли. Как не пыталась я узнавать по его товарищам и сослуживцам, он у меня в руководстве железной дороги работал, никто ничего вразумительного не смог растолковать. А Арсений Викентьевич, его заместитель и ближайший друг, ещё тогда предложил мне уехать куда-нибудь, хотя бы на время. Я перепугалась жутко, но не сдавалась, всё по кабинетам ходила, пытаясь добиться правды. Но кто теперь будет со мной разговоры разговаривать. Война. Так и канул мой Валентин Валентинович, знать бы, жив или нет, – заплакав, закончила Майя.
– Прости меня, дуру, вот язык – чистое помело и чего я начала. Дура, дура и есть. Не томись зря, подруга, уже, поди, разобрались, что к чему. Может, воюет где, объявится. Ты чиркнула бы кому из оставшихся соседей наш адресок, там и письма, небось, дожидаются с фронта, перешлют, спишитесь. Не хнычь, говорю. Мы ещё с тобой наших мужиков-фронтовиков с цветами встречать будем. Ох и посмеёмся над сегодняшними печалями, вот увидишь, дорогая моя, всё образуется.
– Писать-то особо некуда, дом наш разбомбили, все кто где. Да и боязно, вдруг не разобрались, а если и меня следом потянут, как мальчишки тогда? Я им ничего не сказала, в командировке, говорю, а что тут скажешь? – вновь заплакала Майя.
– По сводкам тяжко сейчас на Неве. Хотя, где сегодня не тяжко. И чего этому Гитлеру-душегубу только надо? Ведь знает, что рога ему тут пообломают, а полез, – приобняв подругу выпалила Ульяна. – Ладно, дохлёбывай чай, да ложись. Я всё же, в сарай загляну, попроведаю Буранку. Чего случись, мой хозяин меня со свету сживёт, скажет, не уберегла. Спокойной ночи, ты только керосинку пока не гаси, мне кое-что ещё посмотреть надобно, хорошо? – Улыбнувшись, она вышла из дома.
Едва переступив порог, Васильева зарыдала. Ладно мы, всё понятно, воюет, подумала она, а ей каково? Нет ничего страшнее неизвестности. Пробравшись по расчищенной от снега, видимо близнецами, дорожке до сарая, она села на резную табуретку, сделанную специально для дойки мужем, возле лежащей жующей жвачку Буранки.
– Ну как ты тут, милая? Соскучилась в одиночестве? – поводя руками по пузу коровы, продолжила приговаривать, – Ничего, скоро отелишься, вдвоём и теплее будет и веселее, правда ведь, красавица моя. А там и травка пойдёт, выдюжим как-нибудь, ты главное не хворай, сама понимаешь, вся надёжа только на тебя. Спи, радость моя, спи. Пойду я, сама уж засыпаю, а надо ещё с хозяином пообщаться, дай Бог ему сохранности. До завтра, кормилица. Вернувшись домой, где к этому времени спала уже и Майя, бабушка достала из-за иконки платочек, в который аккуратно были завёрнуты фронтовые треугольники. Их было уже четыре и, разложив на столе по порядку получения, принялась перечитывать и без того заученные строчки. После, сложив и убрав платочек на место, утирая слезу, встала перед иконкой на колени…

---05.04.2018 г.---
Продолжение следует…