Единственное, чем смогли облегчить участь несчастного, так разве что накачали его крепчайшим самогоном. А к утру подъехали участковый милиционер, один на десяток деревень, фельдшерица с чемоданчиком, инструктор райкома партии, председатель колхоза из Орловки, откуда трактор вышел в путь, и ещё кто-то, точно не помню.

А к обеду привезли вызванную властями жену несчастного и двух его пацанов лет 15-ти, наверное, прощаться с отцом. И это я описываю уже не со слухов, это я видел сам.

У меня в мозгу на всю жизнь осталась эта картина – пробитый лёд, из полыньи торчит часть кабины трактора и человек, погружённый по плечи в чёрную воду. Совершено чёрное лицо со впавшими глазами и белыми, как снег, губами. Начинался второй акт драмы. Начальствующий комитет решил начать активные действия. И решение их было гениальным. Поскольку ноги несчастного невозможно освободить, то их нужно … оторвать. Привели крепкого жеребца с конюшни, двое добровольцев разделись, залезли в воду и обвязали канатами тело несчастного. Тянуть канаты должен был назначенный жеребец. Опять влили в тракториста самогона, а фельдшерица сделала ему какой-то укол. По сигналу милиционера экзекуция началась, конь резво потянул канаты. Боже милостивый, я такого крика никогда больше в жизни не слышал!

Коня остановили, спасаемый, не поддерживаемый канатами, обвис и погрузился в воду. Бывшие рядом кинулись поднимать и закреплять ему голову над водой. Напомню – здесь же на берегу находились жена и дети страдальца, и, как мне сейчас вспоминается, его родители.

Наступал третий акт драмы. Это я тоже видел своими глазами в тот же день, но после обеда. Когда я прибежал на это скорбное место, тракторист уже был в сознании, но только вот что он сознавал? Я услышал какое-то бормотание или причитание в морозной тишине. Подошёл поближе, и отчётливо расслышал, как погибающий человек выговаривает стоящему рядом участковому милиционеру, почти не замолкая, одну и ту же фразу: «Пристрели меня!» На льду, рядом с прорубью валялись пустые бутылки из-под самогона, как сейчас их вижу. Среди людей на берегу ходила одна новость – из Берёзовки идут сюда два трактора С-100 от геологов. Вся надежда только на них. Но уж путь больно длинный.

Я ушёл домой, потеряв к происходящему всякий интерес или пресытившись обилием негативной информации и тяжёлых впечатлений.

А ночью тракторист в проруби умер. К полудню подошли оба С-100 из геологической партии и, зацепив тросами санный поезд, играючи вытащили его на берег. Труп освободили из стальных тисков и отдали родственникам, трактор погрузили на сани и тоже куда-то увезли. А я ещё долго просыпался по ночам, увидев во сне чёрное лицо со впалыми глазами и белыми, как снег, губами.

- Вот такая вот тракторная история, Наташа, - закончил я свою невесёлую повесть, - и мне давно уже надо было её тебе рассказать, но подходящего повода не находилось. Но вот рассказал – и душу облегчил, тяжело было всё это в себе носить. Я и парнишек на рыбалку выпроводил, чтобы они не слушали таких страхов. Не понимаю, почему наши родители позволили нам смотреть на эти ужасы? Или время такое было безжалостное, послевоенное? Не стало человека – не стало и проблемы? Если они так закаляли наш дух, то мой, точно, не закалился, а, скорее, развился в каком-то ином направлении после этой трагедии. Как знать, как сложилась бы моя судьба, не повлияй на мою душу тёмная сила произошедшей драмы? Я был бы другим – это точно!

Воцарилась тишина.

- Ну, брат, развёл ты тут антимонии, - крякнул Гена, - вон какой тоски нагнал! Мы что, сюда страшилки слушать приехали? Ну, так мне – не страшно! Я понял из твоего рассказа, что крепок мужик сибирский: и рвали его конём, и в воде топили, и в проруби замерзал, а чуть не двое суток жив оставался! Да и, судя по возрасту, фронтовик был. Вот за таких давайте выпьем, помянем.

Он наполнил нашу тару, и столько доброй энергии излучало его лицо, столько оптимизма звучало в его словах, что на сердце у меня полегчало, и я с удовольствием поддержал его предложение. Кто знал тогда, что жить Геннадию оставалось всего-то лет шесть. Что при заготовке дров в лесу его убьёт падающей лесиной, и семья останется без отца, мужа и работника. Лежит он сейчас в Бочкарёвке на погосте и ему ничего уже не страшно…

После стопочки-дугой разговор возобновился в благодушном тоне, мы пошли гулять по Шагирке в районе нашего «дома». Нашли остатки пасеки, пчёлы с которой однажды загнали меня в реку, нашли на реке заводь, богато украшенную цветущими кувшинками. А там и мальчишки подошли с рыбалки, довольные выше крыши – на кукане несли они четырёх окуней размером с мой полуботинок и пару щучек, по полметра длиной каждая. Вот это рыбалка!

Как же мала была наша деревня. Только теперь, стоя на пригорке практически в центре селения, я мог охватить взглядом всю территорию. Вон там – мост, справа кладбище, а прямо на меня простирается бывшая главная и единственная улица деревни, спускается с пригорка, на котором я расположился, делает резкий поворот вправо, повторяя излучину реки, и на речном же берегу обрывается. Предпоследний слева дом, вернее, квадрат гигантской конопли на месте усадьбы, и является тем местом, куда мы с моим двоюродным братом Федькой, будучи лет шести от роду, надумали залезть в поисках мёда. Знали ведь, что у дяди Марка в огороде стоят ульи, вот и решили полакомиться, предприимчивые, но бестолковые. Ах, как же нас гнали пчёлы из огорода! Прекрасно помню, как я влетел в избу, дико крича и хаотически отмахиваясь. Отец был дома во дворе, сначала ничего не понял, потом, по-видимому, атакованный пчёлами, круто матюгнулся и, схватив меня сзади за рубашку, рыкнул мне в спину: «В реку!» И мы понеслись к Чёке, благо до берега было, как я сейчас вижу, всего-ничего. Момент – и мы уже в реке, только макушки торчат из воды. Вот так я за мёдом слазил в чужой огород!

- Ну что, сынку, помогли тебе твои ляхи? – приговаривал отец, когда мы вылезли на берег и шли до дома, он – мокрый весь, а я – с интенсивно распухающей физиономией.

Что это значит, я не понимал, да и теперь не совсем понимаю, причём тогда была эта фраза из «Тараса Бульбы», но привожу этот случай в доказательство того, что отец мой был человеком начитанным и с чувством юмора. И юмора, надо сказать, весьма оригинального. Так, однажды зимой, в трескучие морозы, он вошёл в дом с улицы с топором в руке, а топор был покрыт красивыми морозными узорами. Я и рот открыл, когда высунулся с печи и увидел такую красоту. Отец отреагировал моментально: - Красиво? На, лизни! – и протянул топор мне к лицу. Ну, я и лизнул… Как же он смеялся, когда мой язык прилип к раскалённому от мороза обуху. Вот такой юморист был мой покойный отец. О родителях плохо не говорят, а для меня отец вообще был непререкаемым авторитетом. И оставался таковым до тех пор, пока я, будучи уже лет четырнадцати от роду, всё-таки решился прекратить его пьяные издевательства над мамой, сгрёб отца в охапку, завалил его на кровать, связал и дал выволочку его же брючным ремнём. В скорости после этого он из семьи ушёл. И Бог с ним.

Жена моя в это время заставила мальчишек перекусить нехитрыми нашими запасами, и они, особенно Артёмка, начали донимать меня разными вопросами по истории деревни и назначению остатков почти уже невидимых строений. Благодаря этим вопросам, я вспомнил, что совсем уж в раннем детстве мы жили в другом месте деревни, рядом с избой деда Исака. Мы пошли искать это место, основываясь даже не на памяти моей, а на каком-то шестом чувстве. И нашли! Мы определили место, на котором стоял мой первый в этой жизни дом, дом, с которого я отчётливо помню себя как личность. В густых зарослях гигантской крапивы и конопли что-то темнело. Раздвигая их подобранной хворостиной, я подобрался поближе и обнаружил вросший в землю … «Фордзон-путиловец»!

Да, это был, бесспорно, он – отцовский трактор, постоянно стоявший под нашим окошком. Вот потому-то он и стоял, что был не на ходу, красавец – железные колёса с огромными шипами, дырчатое металлическое сиденье на листовой пружине, кабины нет, а из двигателя сбоку торчит большой шкив для привода на молотилку. Изготовлен он был, видимо, так основательно, что разобрать его в своё время инструмента не нашлось, а целиком вывезти у кого-то руки не дошли. Вот и земляка нашёл, подумалось мне, а мальчишки просто обалдели от вида этого монстра. Серёжка с Женей тут же начали строить планы по эвакуации этого раритета.

Время пролетело на удивление быстро, и Гена сказал, что пора и домой подаваться. Погостили - и будет, тем более, что погостили хорошо. Столько историй, воспоминаний и находок для нашей маленькой экспедиции я и сам не ожидал. А меня не покидало чувство удивления от того, как мал был на самом деле тот мир, который мною в детстве ощущался огромным и таинственным. Вся моя вселенная того времени помещалась теперь на трёхстах метрах лесной опушки и речного берега. И эта вселенная скоро совсем потеряется в сибирском лесу, мост сгниёт, а дорога зарастёт… Потом придёт очередь Бочкарёвки, потом - России. Нет, народ не разъезжается, народ вымирает. Прости, Шагирка, мы больше сюда не приедем. Это точно.

Сборы были недолги, рыбу ребята ещё перед обедом посолили, чтоб не пропала, тщательно затушили костерок – и по коням!

Прощай, Шагирка, несуществующая уже моя родина! Прощайте, славные мои родичи и земляки, простите нас, коли что не так. Спасибо вам за землю эту, за эту реку и лес, за небо над головой и ласковое солнце. Спасибо вам за жизнь! Дай Бог, чтобы меня помнили так, как помню вас я – крепко, с любовью и благодарностью…